Совьетика - Ирина Маленко

В другой раз дублинское руководство организовало визит в Белфаст для молодых членов партии – с ночевкой в его республиканском пригороде Полеглассе. Приехали туда человек десять молодых пацанов лет по 18 – и я…

Полегласс – место не для слабонервных, в чем мы в тот вечер лично сумели убедиться. Нас разместили в семьях, чтобы потом повезти на лекцию, посвященную памяти Бобби Сэндса и его товарищей. Мне довелось остановиться в очень гостеприимной, многодетной и далеко не зажиточной семье, где фактически голые стены дома украшал портрет семьи вместе с Руководством, а сама хозяйка, мать 6 детей, носила на шее золотой медальон с гравюрой портрета Лидера. Детей срочно закинули на верхний этаж двухъярусной кровати, освободив нижний для меня. Больше всего мое воображение поразила решетка у подножия лестницы, ведущей на второй этаж: оказывается, на тот случай, если в дом ворвутся лоялистские убийцы. Полагалось быстро взбежать наверх, как только они начнут ломать входную дверь, и решетку за собой захлопнуть… Весь дом напоминал бронепоезд. Несмотря на тяжелое материальное положение, хозяйка не ударила лицом в грязь и приготовила для нас такой обильный ужин, что он в нас не вместился. Нам стало неудобно, что ради нас так стараются, и мы скинулись между собой – ей за расходы…

На лекции я впервые увидела родственников некоторых из голодавших вместе с Бобби. Одна пожилая женщина, узнав, откуда я, обняла меня и расцеловала! Проходила эта лекция в северном Белфасте- самой опасной части города, потому что здесь католические и протестантские улицы перемешаны друг с другом словно кусочки материи на лоскутном одеяле. Нас предупредили, чтобы мы ни ногой не отступали никуда от маршрута – дублинский акцент мог здесь всерьез стоить жизни. Конечно, мне это не грозило, но было здорово не по себе. Возвращались в Полегласс мы уже глубокой ночью, машина неслась на большой скорости, как вдруг за поворотом перед нами открылось зрелище двух или трех горевших ясным пламенем прямо посреди дороги легковушек. Наш шофер, видимо, привыкший к подобным вещам, в последний момент элегантно их объехал.

– Что это?!

– Пацаны угоняют машины и поджигают, а когда приезжают полицейские, забрасывают их камнями…

Когда мы подъехали к дому, где мы остановились, была уже половина второго ночи, но никто не спал. Наоборот, все высыпали на улицу и что-то кричали, кто-то лез на забор, кто-то за ним гнался…

– А это что?

– А это местные hoods попробовали тут угонять машину…

– И часто у вас так?

– Да почти каждый день…

.

На следующее утро во время манифестации в честь Бобби Сэндса и товарищей я впервые услышала о том, что ИРА собирается допустить посторонних в свои бункеры с целью их опечатывания. Мои дублинские товарищи уже об этом были предупреждены и морально к этому подготовлены (хорошо помню, как один из представителей руководства объезжал нас на местах с целью успокоения и, подмигнув, заговорщически добавлял в конце, если видел,что он людей не убедил, что никто же не мешает после опечатывания бункеров со старьем приобрести что-нибудь поновее….). Мне в связи с этим было непонятно, кому же руководство лжет: своим или англичанам. Но в любом случае, лгать и изворачиваться, по моим понятиям, недостойно людей, претендующих на звание революционеров. Стоит только начать это делать – и сам себя заведешь в такие сети, что потом не выпутаешься.

Наученная опытом того, что произошло с моей собственной разоружившейся «чтобы доказать свою добрую волю» страной, никто из недругов которой, естественно, и не подумал последовать ее примеру, я очень тяжело эту новость переживала. А мои знакомые – хоть бы хны, веселились как ни в чем не бывало. Дело в том, что они были приучены верить руководству на слово и никогда не задаваться никакими вопросами, даже для себя. Из меня никогда не получился бы хороший солдат, потому что прежде чем выполнить приказ, я должна его понять. И хочу иметь право задавать вопросы. В кругах же таких организаций, как ШФ, за такие вещи быстро острацируют.

Я была погружена в себя и печальна, потому что разъяснения моих дублинских товарищей меня совершенно не успокоили. Они переглянулись между собой и сказали хором, словно «двое из ларца-одинаковы с лица», что мне скоро поручат интересную работу, потому что такие образованные люди с широким кругозором как я, им очень нужны.

– Руководство тебя заметило, и…

Я перебила:

– Извините, ребята, а руководство – это кто?

Они нерешительно переглянулись:

– Ну, вообще-то… руководство – это мы…

Господи, как же я смеялась! Только, разумеется, не вслух.

Хотя я и дала маме слово ограничить свои контакты с «партизанами» Дублином, сдержать его мне становилось все труднее. Из-за своего нового рабочего расписания я все больше и больше отдалялась от своей дублинской ячейки: у меня фактически больше не было возможности регулярно посещать ее собрания. К тому времени в самой ячейке тоже произошло много нового, и не все перемены были, к сожалению, позитивными…

Еще весной, совершенно неожиданно не только для меня, а и для всех дублинских «шиннеров» Питер и Дирдре, ничего никому из нас не сказав, подали заявление о выходе из рядов партии. Для меня это стало большим потрясением – особенно то, что произошло это так внезапно. Питер, помню, отвез меня на заседания первой в моей жизни партийной конференции, сказав, что самому ему там быть «некогда». Когда я спросила, приедет ли он на послеобеденные заседания, он ответил очень уклончиво. Вечером, после них, и он, и Дирдре как ни в чем не бывало отплясывали вместе со всеми участниками конференции на республиканской «дискотеке». А на следующий день кто-то посторонний, с кем я в первый раз в жизни говорила, сообщил мне новость об их добровольной отставке… Народ поахал-поохал, выразил сожаление: «Может, они еще передумают?» – а вскоре о них и совсем перестали говорить. Как будто они никогда в партии и не состояли. Хотя именно на таких, как Питер и Дирдре, она и выстояла в самые трудные годы.

Было обидно, что они нам ничего не объяснили и держали от нас это в тайне. Как будто мы и не товарищи. Только уже потом Питер рассказал мне, в чем было дело – коротко, сжав зубы. Так ему это было неприятно. Он, посвятивший партии больше 10 лет из своих 30 с хвостиком, раньше многих увидел, во что она перерождается- и ему это оказалось совсем не по душе.

– Видел бы только Бобби Сэндс…. Разве он за это отдавал свою жизнь? За то, чтобы отказаться от идеи национализации банков («этого нам никто не позволит сделать»)? За то, чтобы разоружиться в ответ на обещание пустить нас в действующий под британской эгидой местный орган власти – работу которого британцы в любой момент по своему произволу смогут останавливать (забегая вперед, скажу, что именно так они и делали: я даже сбилась со счету за время своей жизни в Ирландии, сколько раз!) Наша партия была уникальной, не такой, как все остальные ирландские партии. А теперь…. Да стоит нам только разоружиться, и с нами никто и разговаривать не будет!

Наученная опытом одностороннего горбачевского разоружения, я не могла с ним не согласиться. Увы, справедливость высказывания «хочешь мира – будь готов к войне» и в наши дни никто не отменял…

Питер не уговаривал меня последовать его примеру.А я знала слишком еще мало, чтобы такие решения принимать. Да и вообще, что это, детский сад: сегодня вступила, завтра вышла? Но эмоционально меня теперь с Дублином тоже ничего не связывало, и я «подала на трансфер»: попросила передать мои данные в куманн (ячейку) по новому месту моего жительства…

Мои новые товарищи позвонили мне вскоре в дверь. Это оказались два высоких симпатичных парня в длинных не по сезону плащах, у одного из которых – брюнета с крючковатым носом была серьга в одном ухе, что делало его похожим на пирата.

Я не стала маме говорить, кто они такие – чтобы ее не нервировать. Но она сама догадалась.

Ознакомившись с выданной мне в Дублине характеристикой (в которой говорилось, что я «служила данному куманну на отлично»), «пират», которого звали протестантским именем Алан, с облегчением вздохнул и сказал доверительно:

– Это хорошо, что ты уже в Дублине вступила, а то если пришла бы вот так к нам… У нас положено человека проверять, а как тебя проверишь?

В тот же вечер новые товарищи пригласили меня с собой на празднование досрочного освобождения из тюрьмы одного местного бойца ИРА (их как раз тогда всех выпустили по лицензии (то есть, при условии, что они ничего нового больше не будут совершать) на основе мирных соглашений).

Празднование проводилось высоко в горах. Так высоко, что в этой деревне даже мобильники не работали. По главной улице задумчиво бродили облака, которые я сначала приняла было за туман. Это была одна из тех республиканских деревушек, в которые полиция и армия не суются.