Совьетика - Ирина Маленко

– Вы так спокойно обо всем этом рассказываете, – сказала она наконец.- Неужели Вы его совсем не ненавидите?

Я на секунду задумалась. Ненавижу ли я Сонни? Да нет же, вовсе нет. Я сожалею о том, что случилось- и больше всего мне жаль, что он меня так и не понял. Я знаю, что продолжать терпеть такое обращение было нельзя. Но знаю я, что и сама тоже внесла свою лепту в разлад наших отношений. Ведь для того, чтобы танцевать танго, нужны двое. Главная проблема в том, что я-то свою собственную роль в этом вижу и признаю, а Сонни свою – нет.. Так я ей и сказала.

Она удивленно подняла брови. И произнесла длинную речь, из которой следовало, что я не стану чувствовать себя нормально, пока его не возненавижу.

– Вы имеете совершенно полное право ненавидеть Вашего бывшего мужа!- с жаром воскликнула она. И мне стало совершенно ясно, что у этой женщины несомненно какие-то свои нерешенные психологические проблемы и счеты с жизнью…

– Возможно, и имею. Но не ненавижу, – сказала я.

Ненависть конструктивна только тогда, когда тебе надо вырваться из порочного круга. Она – как ракетное топливо для того, чтобы совершить этот прорыв. Во всех остальных случаях она только разъедает тебя изнутри. Момент, когда мне нужно было ненавидеть его – для того, чтобы изменить порядок вещей – прошел.

Но «эксперт» настаивала на своем. И это все, что она мне может предложить? Это и есть ее рецепт душевного равновесия? Да на свете есть такие злодеи планетарного масштаба, которые действительно заслуживают ненависти – и хорошей взбучки!,- а я должна зачем-то тратить негативные эмоции на одного-единственного несчастного, затравленного парня с колониальным комплексом неполноценности?

Как хотите, а я не верю в то, что «эксперты-профессионалы» рыночного образца могут кому-то помочь. И этот личный опыт лишь укрепил меня в моем убеждении. Это же обыкновенная деньговыжималка – не из вас лично, так из вашего работодателя или из государства, которое вас ими обеспечивает: после того, как с вашими близкими что-то случилось, зачастую именно по его вине.

Мои чувства оскорбляет само понимание того, что этот человек выслушивает вас только потому, что ему за это платят. Вдумайтесь в это. Ему на вас по сути глубоко наплевать. Он не сопереживает вам всем сердцем, как человек близкий, как друг, наконец, как просто человек с похожим жизненным опытом. Он вообще не испытывает к вам никаких человеческих чувств. Он думает только о своей таксе.Какой же смысл изливать ему душу? И как вообще может кому-то помочь – в любой ситуации- человек глубоко и профессионально равнодушный? Единственно чьи слова и советы могли бы мне помочь, – это человека, который примет мою историю близко к сердцу, а не просто увидит в ней развлечение подобно секретарше Люсе, читавшей когда-то в «Литературке» только судебную хронику.

Помощь такого «профессионала» очень напоминает продаваемые на Западе и введенные с его подачи у нас праздничные открытки с заранее напечатанным поздравительным текстом – ко всем случаям жизни, в которых вы чужими штампованными словами заверяете любимых вам людей, что они для вас единственные и неповторимые. Если это действительно так, разве вы не понимаете, как оскорбляете их тем, что даже не смогли найти для них собственные, сказанные от сердца слова? Или время, чтобы самому что-то написать? Для меня такие отктытки из серии «люби меня как я тебя» – гнусность, выхолащивающая человеческие чувства и отношения.

Точно так же меня оскорбляет видеть на коробке с какими-нибудь «сникерсами» лицо любимого когда-то олимпийского чемпиона. Я вовсе не захочу от этого покупать данный товар. Если чемпион так вынужден зарабатывать на жизнь, мне становится жалко его – как проститутку, попавшую в лапы сутенера. По сути дела, это ведь та же самая проституция – торговля самим собой. Неважно, что за это много платят. Есть вещи, которые не возместить никакими деньгами – если как ради денег преодолеешь в себе планку элементарного человеческого достоинства.

Я вышла от психолога с единственным чувством – с еще большим ощущением каменного века, в котором находится «цивилизованный мир» в сфере человеческих отношений. Он напоминал мне монголо-татарское иго: в военном отношении – огромное превосходство над окружающими народами, а в культурном – огромная по сравнению с ними же отсталость.

Было тепло, и я решила просто дождаться первого автобуса на набережной реки Лиффи. В каком-нибудь укромном уголке, чтобы никому не бросаться в глаза. Все вокзалы и автостанции в ирландской столице на ночь закрываются, пассажирские поезда здесь ночью по стране не ходят. Это тебе не советский Ворошиловград.

Вскоре я нашла такое местечко, присела там на ступеньках, закуталась поплотнее в аранский свитет – вот когда он пригодился!- и задремала…. Скажу маме, что взяла на работе отпуск!

****

… Я уже упоминала, что Сонни даже не встретил меня в аэропорту, когда я прилетела из Москвы. Зато меня встретила голландская таможня: в то время по всему Западу ходили страшилки о русских контрабандистах с ураниумом в чемодане. До полония дело тогда еще не дошло.

– Откройте, пожалуйста, ваш чемодан!- попросила таможенница, посмотрев на мои документы.

Я открыла. Она с напряженным лицом глубоко зарылась в моих книжках, кассетах с попсой (я никогда не слушала нашу попсу в советское время, а теперь у меня даже по ней была ностальгия), коробках с шоколадными конфетами (настоящими, источающими сладкий аромат на весь Схипхол, а не замазкой цвета детской неожиданности, как западные конфеты) и в неваляшках – и вдруг издала такой крик, словно у меня в чемодане пряталась по меньшей мере змея:

– Что это??!!

Я поглядела. Она с ужасом подносила к носу тонкий, изнеженный и дрожащий пальчик одной руки, указывая другой на завернутую в полиэтиленовый пакет таранку….

Обошлось без дипломатического инцидента. Таможенница побежала мыть руки. А таранку пропустили – после небольшого замешательства – в свободный мир…

Я рассказала об этом Сонни – он пристрастился у нас к таранке, и я везла ее для него, – но он даже не улыбнулся. А после инцидента с Гансом Клоссом (см выше) и вообще несколько дней со мной не разговаривал.

Что-то непоправимое произошло между нами в ходе этой поездки – словно мы дошли до перекрестка и начали расходиться в разные стороны. Сонни винил в этом эксклюзивно Володю Зелинского – и напрасно было протестовать, что между мной и Володей до сих пор ничего не было. Для Сонни даже любоваться Джеффом Голдблюмом в «Парке Юрского периода» было изменой.

А для меня, как я уже сказала, Володя в тот момент просто стал олицетворением всего советского. Того, какой могла бы быть жизнь, но не стала (и значения не имело даже то, что и сам он уже стал не вполне советским человеком). Но олицетворения и символы- это слишком высокие материи для рядовых жителей Запада. Это только на Востоке любая мелочь имеет символический смысл…

Сонни успешно защитил диплом и… стал безработным. Инженеры-электротехники никому не требовались. Во всяком случае, уж точно не антильские. Каждый день он штудировал газеты в поисках объявлений о вакансиях, отправил не один десяток писем – даже на не совсем подходящие должности, но все безрезультатно. Это тоже не прибавляло ему ни уверенности в себе, ни хорошего настроения…

Я продолжала учиться – и работать, когда была возможность, благо теперь с Лизой мог посидеть и он, и не всегда надо было тащить ее за тридевять земель в Тилбург. По возвращении из России, естественно, я не стала даже пытаться устроиться на старое место в «МакДональдсе». Другую постоянную работу на полставки найти так и не удалось, и я продолжала учиться и перебиваться случайными заработками на временных вакансиях: в основном на упаковке чего-нибудь на различных фабриках, от губок для мытья посуды (там меня хотели попросить перевести на русский текст для их упаковки (товар шёл в Россию!) – только , конечно, бесплатно) до печенья и туалетных наборов…

Там я впервые увидела голландский “рабочий класс” – женщин-упаковщиц. Это были весьма грубые, все до одной курящие как отставные солдаты, замученные, бледные женщины, любящие пошлые шутки и совершенно не задумывающиеся ни над своей жизнью, ни над жизнью окружающих. Им было не до того. Они жили сегодняшном днём и даже вообще текущей минутой. Они боялись, что их места займем мы, “временщики”, контрактницы, которых призывали тогда, когда есть paбота, и отсылали по домам, когда её было мало, – в другой раз буквально прямо с конвейeра, тыкая в нас пальцами: “Ты, ты и ты… для вас сегодня работы нет. Приходите завтра.”

В число таких неудачниц обычно попадала моя новая индонезийская подруга Ингеборг: у неё было слишком “жертвенное” выражение лица. Зачем она вообще работала, если тем, кто живет на пособие по безработице, разрешают сохранить только 25% от таких заработков? Затем, что она по уши была в долгах.Каждый раз она старалась заработать все больше, вкалывала изо всех сил, выклянчивала дополнительные часы, – a в конце месяца все это вычитали из её пособия. Когда я в последний раз видела её, она уже потеряла свою полугосударственную квартиру и скиталась, снимая комнатушки у частных хозяев.