Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов

режиссёру не продлили, хотя сам визит немного пролонгировать всё-таки удалось. В добавленные дни, в частности, была запланирована туристическая поездка с человеком по имени Александр Титкин — чиновником из посольства, который, прямо скажем, оказался не очень расторопным. Потому, когда он, несколько опоздав, приехал за Андреем в гостиницу, в номере Тарковского уже не было. Вместо него лежала записка: «Дорогой Саша! Извините, что я Вас „подвёл“, но я так устал, что, когда вчера вечером мои шведские друзья пригласили меня на несколько дней за город, я не мог отказаться. Не беспокойтесь и не поднимайте лишнего шума, который может всем только повредить. Я жив и здоров. Кстати, Филипп Тимофеевич Ермаш в понедельник сможет ответить на все вопросы, которые у Вас и в посольстве могут возникнуть по этому поводу. Ещё раз извините, А. Тарковский»[474]. Разумеется, глава Госкино не был в курсе происходящего, и режиссёр мудро упомянул его по совету друзей с одной целью, чтобы выиграть время и отложить начало поисков до понедельника 20 апреля.

19-го он отметил в дневнике, что находится в Гётеборге. Этот город расположен в четырёхстах семидесяти километрах к юго-западу от Стокгольма, на противоположном берегу Скандинавского полуострова. Скорее всего Тарковский находился не совсем там, а запись сделана, чтобы впоследствии запутать следы и не подставить лишних людей. Пребывавший в эмоциональном состоянии, взволнованный и испуганный режиссёр вряд ли согласился бы уехать от столицы так далеко. Его «побег» организовывал Пер Альмарк, у которого имелась дача в провинции Сёдерманланд, совсем неподалёку от Стокгольма, менее ста километров всё в том же юго-западном направлении. Гораздо вероятнее, что они поехали туда. В упомянутой книге Лейлы Александер-Гарретт приводятся воспоминания Альмарка, в которых тот рассказывает, сколь сильным было желание Тарковского уже не возвращаться в СССР. В целях конспирации, он даже собирался сбрить свои усы, без которых его непросто представить.

Андрей также умолял Софию спрятать его настолько надёжно и хорошо, чтобы советские органы госбезопасности никогда не смогли бы его отыскать. В итоге она отвезла режиссёра в женский монастырь в Мариэлунде[475] (Stiftsgården Marielund, Stiftsgårdsvägen, 21, @ 59.278481, 17.718246) — порядка тридцати километров, на запад от Стокгольма, практически по дороге к даче Альмарка. Так что далеко от столицы он вряд ли уезжал. Тем не менее скрывать Тарковского долго было бы невозможно, потому друзья уже начали разрабатывать сценарий его переправки в США. Жена режиссёра потом будет рассказывать, как её мужа, с его собственных слов, в Стокгольме «обрабатывали» агенты ЦРУ, но он сразу отказался.

Позже в тот же день Андрей писал: «Теперь вся помощь на Бога! Лара, Тяпочка! Молитесь за меня! „Челл Греде“». Два последних слова взяты в кавычки по непонятным причинам. На самом деле, это имя (с точностью до небольшой ошибки) и фамилия. Челль Греде — шведский кинорежиссёр и бывший муж Биби Андерссон (с 1960-го по 1973 год), который тоже помогал Тарковскому и находился с ним в это время. Судя по всему, именно с Челлем Андрей, главным образом, и обсуждал своё трагическое безвыходное положение.

В дальнейшие события вмешался советский посол Михаил Яковлев, нашедший возможность передать режиссёру приглашение на обед для беседы. Тарковский и его советчики решили согласиться на эту встречу, поскольку даже, если он категорически откажется возвращаться, переговоры о том, чтобы в Стокгольм приехали Лариса с сыном, всё равно пришлось бы начинать именно с Яковлева. Дискуссия за трапезой вышла крайне напряжённой, и остаться у Андрея всё-таки не хватило решимости и сил. По всей видимости, ему дали понять, что даже не возвращаясь в СССР, он может дорого поплатиться за горячность. При этом, заметим, даже Альмарк не поддерживал режиссёра в его намерении отказаться лететь обратно, рекомендуя действовать более взвешено. Помимо преимуществ пребывания за рубежом, Пер настойчиво рассказывал о недостатках, о проблемах, которые могли стать для Тарковского полной неожиданностью. Иными словами, Альмарк предупреждал его о тех законах западного мира, о которых говорил и Тонино Гуэрра. Видимо, швед изложил всё более доходчиво, поскольку после упомянутой беседы режиссёр позвонил Лине и сказал: «Только не думай, что здесь всё возможно. Здесь не всё возможно. Именно поэтому надо… добиваться этого. Тебе только единственное что, тебе нужно немедленно искать какого-то дела серьёзного в духовном направлении, которое могло бы дать удовлетворение душевное. Ладно, Юри, я думаю, что мы ещё увидимся…»[476] Андрей говорил чрезвычайно спокойно, он уже принял решение. Следующие же слова режиссёр произнёс даже мечтательно: «Может быть, я сюда ещё приеду…»

Всё время в Швеции Тарковский был терзаем множественными страхами. Страхом поступить неверно, но в то же время и боязнью упустить редкий шанс. Страхом накликать беду и опасением, что в следующий раз, обивая пороги «Мосфильма», он горько пожалеет о своей нерешительности. Эти тревоги складывались в тотальный ужас, который владел режиссёром и до, и после поездки. Чтобы проиллюстрировать его запуганность, приведём один эпизод из воспоминаний[477] Ольги Сурковой. Как мы уже сказали, на тот момент не осталось сомнений, что их совместную книгу в СССР не издадут. Тогда Ольга договорилась о публикации фрагмента в Швеции. Её друг, профессор кафедры славянских языков Стокгольмского университета Пер-Арне Будин обещал этому поспособствовать. Незадолго до отъезда Тарковского Суркова подготовила текст и отдала режиссёру, чтобы тот передал его Будину. Но когда соавторы встретились уже в Москве, выяснилось, что он этого не сделал, поскольку… забыл рукопись.

Поверить в то, что Андрей, действительно, запамятовал, невозможно. Это был страх, боязнь разозлить органы, что подтверждается ещё и тем, сколь охотно Тарковский согласился потом на предложение опубликовать в Швеции этот материал в виде интервью с Сурковой. В таком случае вся гипотетическая ответственность падала бы на неё. В итоге беседа вышла в журнале шведской Королевской академии свободных искусств «Artes»[478]. Удивительно: Андрей боялся отправить в печать аполитичный текст о режиссуре, но при этом не исключал возможности невозвращения, словно не соизмеряя эти поступки.

Так или иначе, 21 апреля режиссёр уже в Москве. Всё произошедшее — преодолённый соблазн, сильнейшее искушение, с которым он столкнулся — вылилось всего в четыре слова в дневнике: «Я был в аду»[479], — да и то они взяты в кавычки, поскольку принадлежат будто бы не ему. Это цитата любого мученика, справившегося с подобным испытанием, а уж христианской литературой Тарковский был начитан изрядно.

По воспоминаниям Татьяны Найдёновой, от жены Андрей получил серьёзный нагоняй за то, что не остался в Швеции, как они договаривались. Более того, ища виноватых, Лариса принялась внушать ему, будто