Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Гусейнова

повесят ему на шею. И он, разумеется, нашёл выход, как повернуть решение Политбюро на 180 градусов, а точнее говоря, нашёл страну, которая согласилась принять Солженицына вопреки воле писателя.

Для Андропова и отчасти для Громыко решение Политбюро об уголовном преследовании Солженицына было крайне неприятно. Мало того, что Политбюро с ними не согласилось и отвергло их рекомендации – а такое поражение уже само по себе ничего хорошего не означало,– но все их хитрые игры в «детант» (разрядку международной напряжённости) оказывались под ударом. Что же им ещё и оставалось делать, как не обратиться к «партнёрам» по этой игре – немецким социал-демократам? И те не подвели. В течение месяца ответ был найден: канцлер ФРГ Вилли Брандт 2 февраля вдруг заявил, что Солженицын может свободно и беспрепятственно жить и работать в ФРГ.

«Такое заявление Брандта даёт все основания для выдворения Солженицына в ФРГ, приняв соответствующий Указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении его гражданства. Это решение будет правомерно и с учётом наличия в отношении Солженицына материалов о его преступной деятельности» [593] , – тотчас доложил Андропов в ЦК.

Для сравнения. Во время войны, в одно почти время с Солженицыным, такое же «преступление» совершил немецкий писатель Борхерт, нелестно отозвавшийся в частном письме с фронта о фюрере. Борхерт получил по суду восемь месяцев заточения, а Солженицын – 180. Почувствуйте разницу.

Мало того, чтобы уж наверняка добиться своего, Андропов делает ещё две вещи: во-первых, инспирирует доклад своих подчинённых – Чебрикова и Бобкова – о настроениях в стране в связи с делом Солженицына, где даётся понять, что у того довольно много последователей даже среди рабочих, считающих, что писатель выступает за снижение цен и «против вывоза из страны необходимых народу товаров под видом помощи арабским государствам».

Во-вторых, он обращается с письмом лично к Брежневу, где пишет, что вопрос о Солженицыне «в настоящее время вышел за рамки уголовного и превратился в немаловажную проблему, имеющую определённый политический характер».

«Уважаемый Леонид Ильич, прежде чем направить это письмо, мы, в Комитете, ещё раз самым тщательным образом взвешивали все возможные издержки, которые возникнут в связи с выдворением (в меньшей степени) и арестом (в большей степени) Солженицына. Такие издержки действительно будут. Но, к сожалению, другого выхода у нас нет, поскольку безнаказанность поведения Солженицына уже приносит нам издержки внутри страны гораздо большие, чем те, которые возникнут в международном плане в случае выдворения или ареста Солженицына» [594] .

Словом, Андропов добился-таки своего и, конечно же, был прав: издержек при выдворении было гораздо меньше. Оттого-то этот вид политической расправы и стал таким распространённым к концу 1970-х годов.

Когда началась травля будущего нобелевского лауреата, многие «номенклатурщики» должны были «отработать должок»: в «Правде» и «Известиях» появились гневные письма выдающихся деятелей науки, культуры и искусства – с осуждением «литературного власовца». Многие подписывали «телегу» недрогнувшей рукой, не терзая себя муками совести. (Какие могут быть муки того, чего давно нет?) А совестливых «удушали в объятиях». О том, как это было с Василем Быковым, рассказывает лауреат премии Солженицына Игорь Золотусский.

Те, кто мечтал его согнуть, не забывали о нём. И в один прекрасный вечер (или уже была ночь) ему, находящемуся в командировке в каком-то городе и проживавшему в гостинице, позвонили из Москвы. Незнакомый голос, отрекомендовавшись сотрудником газеты «Правда», сообщил Быкову, что завтра в номере будет напечатано письмо писателей, сурово осуждающих Солженицына, и что под этим письмом, подписанным видными деятелями культуры, стоит и его, Быкова, подпись. Василь в трубку закричал: «Нет!», что-то хотел добавить, но Москва дала отбой – она не желала его слушать.

На следующий день вышел злополучный номер «Правды», где среди авторов напечатанного в ней письма (по-моему, называвшего Солженицына чуть ли не «власовцем») рядом с другими именами стояло и имя Быкова. Это был удар прямо в сердце. С Быковым случилось то, что случалось в его же повестях с его героями… Авторы этой подлой акции решили «ликвидировать» писателя Быкова, потому что с таким клеймом он был уже не Быков. Теперь любой гражданин, показав ему эту газету, мог сказать: «А ты кто? И чем ты отличаешься от изображённого тобой Рыбака? Или от труса Голубина из повести "Пойти и не вернуться"»?

Как было доказать свою правоту, как рассказать о том, как всё произошло? В печати тебе никто не даст этого сделать, а ходить по домам и объясняться с теми, кто до сей минуты верил в тебя – да разве это возможно? Василь замкнулся. Представляю, на сколько звонков ему пришлось отвечать, на сколько вопросов на улице, в доме, где он жил. Завистники и ненавистники, тут же повылезшие из нор, потирали руки и высоко задирали носы: «Вот вам и Быков!».

Быков после этого много писал, нигде, как всегда, не отступая от правды, но то ли кончилось его время, то ли оно кончилось и для нас. Власть, похоже, считала «дело Быкова» закрытым. На него посыпались премии и награды: Государственная премия (1974), Ленинская премия (1986), звание Героя социалистического труда (1984) [595] .

Честь российской литературы спасла Лидия Корнеевна Чуковская. В сентябре 1973 г., в разгар газетной травли Сахарова и Солженицына, в самиздате и по «голосам…», прозвучала её статья «Гнев народа».

Она назвала «актёрами народного гнева» авторов бездумных, угрожающих и лживых обвинений, которыми запестрели страницы советских газет.

Чуть позже в статье «Прорыв немоты» Чуковская приветствовала выход первого тома «Архипелаг ГУЛАГ». Она написала: «В наших газетах Солженицына объявили предателем. Он и в самом деле предал – не родину, разумеется, за которую честно сражался, и не народ, которому приносит честь своим творчеством, а Государственное Управление Лагерей – ГУЛАГ, – предал гласности историю гибели миллионов, которую обязан знать наизусть каждый, но которую власть изо всех сил пытается предать забвению… Солженицын – человек-предание, человек-легенда – снова прорвал блокаду немоты… вернул событиям их истинный вес и поучительный смысл».

А в 1974 г. Лидия Чуковская была исключена из Союза писателей за свою гражданскую позицию, выражающую непримиримость со злом и сопротивление ему.

Кто-то из деятелей искусства по тактическим соображениям «не возражал» против подписи под текстом, осуждавшим Солженицына. Так, главный режиссёр Ленинградского БДТ Георгий Товстоногов долго бился с обкомом за разрешение на постановку жутко смелого спектакля «Три мешка сорной пшеницы» (Премьера 27 декабря 1974 г.; кто сейчас помнит об этой пьесе?) А в качестве «предоплаты» – подпись под письмом в «Правде» (24 января 1974