Дневник. 1918-1924 - Александр Бенуа

Днем я был в доме Бобринских на заседании Бытового отделения. Растерянные М.Фармаковский, Коля и Сычев чуть ли не молят, чтобы мы с Тройницким им продиктовали, как им быть. Оба мы дали несколько идей о внесенных сериальных выставках.

Коля Бенуа на днях только держит экзамен по политграмоте и с этой целью зубрит «Азбуку коммунизма» Бухарина, составленную еще до нэпа, и тогда, когда доктрина царила без всяких уступок — то-то умора (во всех смыслах) для настоящих пролетариев. Одна немолодая баба-уборщица у них в Обсерватории отвечала по нему и должна была на вопрос: «Что такое религия?» — заявить: «Опиум для народа», на вопрос: «Что такое священники?» — ответить: «Шарлатаны, грабящие народ» и т. д. И не успела эта «сознательная» получить одобрение экзаменатора, перед которым она тряслась, как тут же, повернув ему спину и тщетно поискав по углам икону, она осенила себя крестом и затвердила: «Слава Богу, слава Богу!»

Перед обедом приходила тетушка Молас. «Распятие» ей вернули, и снова наклевывается покупатель. Но вот, как я думаю, не рискует ли она снова угодить в ГПУ? Да, что это, не примет ли она меня за чекиста? Кстати, узнал: арест картины, произошедший вне всякой зависимости от сожительствующей с ней в одной квартире нэпманской конторы, произошел как раз накануне того, что ее должны были посадить по просьбе покупателя — «эксперта Клюге фон Клюгенау “Мазуровский”». Последний-то, видно, и донес…

Пришел вечером и сильно подвыпивший Стип. Он смущен сведениями, идущими от Израилевича (которому все что-то не удается уехать за границу), согласно которому котик Миклашевский готовит для Госиздательства брошюру, поющую отходную искусству вообще и коллекционерству в частности. Что же, от этого хулигана — это станет! При случае он бы продал и родного отца.

Жаркая душная погода и каждые четверть часа легкий дождик. Убийственно действует на нервы.

С Акицей в Эрмитаж, где ее снял Ухов. Тройницкий снабжает нас сведениями о демаршах в «Шмульном» (так теперь называют Смольный). Завтра в Акцентре он выяснит, не полезно ли (в смысле сокращения хлопот) мне все же верить в безденежную командировку. А в среду он даже получит ответ относительно Марфы Андреевны, которую он не смог поставить, как в былое время, на свой паспорт. И, видимо, он не очень уверен в этом ответе. Вот он советует отложить начало моих хлопот до этого выяснения, дабы сразу уже предпринять тот или другой обходной путь, если этот ответ будет неблагоприятным. Он вообще какой-то растерянный и смущенный «мутью». Его раздражает и то, что приходится сдавать полякам «Кабинет Станислава Августа». Доктор Рылов уже здесь. Есть при этом соблазн — открытые нами листы Буше и др., лишь нумерованные, но ни в каких описях не означенные (по признаку своевольного толкования понятно, что nullies), заменить каким-нибудь хламом из Эрмитажа, а их забрать себе. Но куражу не хватит, тем более что он не доверяет вполне местному библиотекарю Крыжановскому. Жарновский (которому мне удалось устроить пакет) в ужасе от моего отъезда и не верит, что я вернусь к зиме.

С Акицей же заходим в Общество поощрения, где наталкиваемся на тушу-Богданова, тщательно мной всюду избегаемого. Сразу же жалобы на то, что мы тогда не приехали на чествование для награждения Марии Александровны. А между тем был феноменальный ужин, балет, концерт — все как «в доброе старое время». Но если у человека действительно такой размах (я что-то в то же время не слыхал от бывших на вечере людей, что оный был столь пышен), то зачем он возится с грошовыми делишками. Вот и сейчас собирается судиться из-за картины, проданной кому-то в Москву всего за 10 миллиардов (100 руб. прежних денег), и притянуть между прочим Нерадовского, который дал о картине неблагоприятный отзыв, что и привело покупателя к желанию ее вернуть Богданову. И вообще, что за немыслимый и прямо поганый остолоп.

Аукцион, устроенный Чекато и почти исключительно из его вещей, шел ужасно вяло, что страшно раздражало самого благодушно лукавого Бертело. Он ликвидирует свое имущество (но далеко не лучшее, что имеет), имея намерение вернуться на родину. О чем уже толкует с самого начала революции. Никак не может выбраться из Совдепии и Платер, продающий за гроши вещь за вещью, но тут же — в пиво, в вино да на цветы просаживающий вырученное. Сейчас он уже готов расстаться со своим чудесным масляным эскизом «Троянского коня» Тьеполо и всего за 10 000 советских рублей, иначе говоря, за 100 рублей золотых.

К Аиде Карловне [Мильман] в лавочку привезли целую мебельную гарнитуру (18 предметов) голландской наборной работы (особенно аппетитны два шкафа), за которые [она] хочет 1000 руб. золотом. Чтобы понять падение цен на художественные предметы, достаточно указать на то, что хорошая большая акварель Трутовского в раме и под стеклом прошла всего за 100 лимонов, то есть за 1 рубль, и эту же сумму мы с Атей истратили, купив для чая 10 пирожных и полфунта пряников. Пирожные уже стоят 7 лимонов. Итак, для «милых» кондитеров уже не копейка!

Вечером у нас Шулепов, Надежда Ивановна, мадам Ададурова (ее все же вблизи лучше не рассматривать: нос слишком торчком и вдобавок коротенький), Лавруша и Стип. Лавруша был на сей раз бодр и мил. Но он очень смущен создавшимся в театре положением. Монахов пропустил (быть может, и нарочно) момент, чтобы сказать Хохлову: «Ну вот, К.П., можно вас поздравить с освобождением от дел, которыми Вы так тяготились!» Сам Хохлов (очевидно, после московского успеха) и не думает уходить, а напротив, всем своим поведением показывает, что он продолжает себя считать главным режиссером. Демонстративно, именно в этом смысле он себя держал и у нас, когда первый раз пришел с Лаврентьевым. Монахов, с которым Лаврентьев наконец объяснился, думает выйти из положения, назначив Лаврентьева заведующим художественной частью, которому был бы подчинен и Хохлов. И оно только запутает положение. Насколько фальшив и опасен Хохлов, доказывает то, что он Тасю уверял, будто театр в Москве никакого успеха не имел, пустовал и т. д. Для меня реальной проверкой будет завтрашний мой визит в Союз драматических писателей и то, что я там получу за «Грелку».

Степанова в среду вызывали в обллит (приезжал с повесткой конный вестовой), и так как в тот же день туда был приглашен и Б.В.Фармаковский, то все мы были уверены, что снова идет речь о «Петербурге» Добужинского (ведь бывшее Издательство святой Евгении ныне при Ак-макульте). Однако оказалось, что вызывали с такой помпой только потому, что Книжная палата, которой издатели обязаны предоставлять по одному экземпляру каждой книги, до сих пор не получила экземпляр «Медного всадника» и какого-то издания Академии.