Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер

«Рассказ Слуги Каноника» и «Рассказ Второй Монахини» объединяет общая тема трансформации, увиденная с двух противоположных точек зрения.

У Монахини речь идет о духовном преображении людей ради «иной жизни в ином пределе». У Слуги же — это алхимическая трансформация металлов, преследующая сугубо корыстные цели легкого обогащения. (Вспомним эпиграф к «Рассказу Продавца Индульгенций» о корыстолюбии как корне всех зол.) Таким образом, если «Рассказ Второй Монахини» целиком устремлен вверх, в горний мир, к «блаженной цели», то «Рассказ Слуги Каноника» отсылает читателей вниз, к недрам земли и абсолютно земным заботам.

Этот контраст сразу же дает о себе знать в образности обеих историй. Так, если в момент пытки в раскаленной бане у Цецилии «на лбу… и пот не проступил», то Каноник ведет себя в самой обычной обстановке противоположным образом:

Толстым лопухомПрикрыл он темя, капюшон надвинулТак, что накрыл и голову и спину,И под двойной защитой их потел он,Как перегонный куб, что чистотеломИль стенницей лекарственной набитИ сок целебный, словно пот, струит.

«Исповедь» Слуги Каноника производит двойственное впечатление. С одной стороны, стараясь предостеречь слушателей от грозящей им опасности, он признается в своем невежестве в области алхимии, а, с другой, он с явным удовольствием сыплет специальными терминами направо и налево, заявляя, однако, что все это пустая трата времени:

Забыл еще сказать я о бутылках,О едких водах, кислоте, опилках,О растворении сгущенных телИ о сгущенье, коль осадок сел,О разных маслах, о заморской вате, —Все рассказать, так Библии не хватитИ самой толстой; эти именаЗабыть хотел бы. Всем одна цена.

Создается впечатление, что Слуга вопреки всем своим уверениям и вопреки самому здравому смыслу все же до конца не освободился от своего пагубного пристрастия, которое стало для него чем-то вроде наркотической зависимости. И у него, как и у большинства других алхимиков, в глубине души все же теплится еще безумная надежда добыть философский камень, хотя разумом он и понимает всю ее тщетность:

И, на беду, надежда та крепка,До самой смерти манит дурака.И ремесло свое он не клянет:Он сладость в горечи его найдет.

В контексте повествования такая зависимость вполне объяснима. Ведь сама идея философского камня связана для Слуги с запретным демоническим знанием. Если в «Рассказе Второй Монахини» незримо для не принявших крещение героев присутствует ангел, открывающий им путь к небу, то здесь его место занял сатана, «хозяин и владыка» преисподней:

Хоть сатана и не являлся нам,Но думаю, что пребывает самОн в это время где-нибудь в соседстве.Где сатана, там жди греха и бедствий.В аду, где он хозяин и владыка,Не больше муки, и тоски великой,И гнева, и попреков, и раздоров,И бесконечных бесполезных споров.

Но если сатана незримо присутствует в «исповедальном» монологе Слуги, то в его рассказе он, по мнению критиков, уже выходит на авансцену, принимая облик хитрого плута-каноника.1755 Не все согласны с таким выводом. Однако ясно, что у каноника из истории Слуги нет свойственной другим алхимикам «надежды». Он просто циничный жулик, ловкими трюками беззастенчиво дурачащий наивных и жадных до денег простаков, типа приходского священника, который «поделом» наказан за свою глупость.

Виртуозное мошенничество плута-каноника как будто возвращает нас к «Прологу Продавца Индульгенций». Но вместе с тем оно заостряет и столь важную для последних рассказов книги тему силы и власти слова. Если в предыдущей истории язык рассказчика пытался, раздвинув границы возможного, приблизиться к иной, высшей реальности, то здесь язык, служа средством откровенного обмана и сохраняя при этом свою силу и власть, совершенно явно девальвирует слово и открывает его противоположное, демоническое начало.

Даже если плут-каноник и не является воплощением дьявола, то отсылающее читателей к недрам земли демоническое начало алхимии, несомненно, присуще данному персонажу. Это вполне закономерно. Все дело в двойственной природе алхимии, о чем Слуга и рассказывает в конце истории.

Действительно, как признают ученые нашего времени, алхимия сыграла двойственную роль в истории науки, поскольку в поисках философского камня ее адепты значительно расширили известные тогда представления о химии и других точных науках. Однако Чосер из глубины Средневековья воспринимал эту двойственность совсем иначе. Поэт не отрицал существования философского камня, но считал это тайной, неким запретным знанием, доступным только Богу. Недаром же многие алхимики XIV века в своих экспериментах пользовались оккультными приемами, за что их и осуждала церковь. Именно поэтому Слуга напоследок заявляет:

Вот чем я кончу: если Бог всесильный,На милости и на дары обильный,Философам не хочет разрешитьНас добыванью камня научить, —Так, значит, думаю я, так и надо.И кто поддастся наущенью адаИ против воли Господа пойдет, —Тот в ад и сам, наверно, попадет.

С помощью такого заключения горний мир, столь важный в «Рассказе Второй Монахини», вновь громко заявляет о себе в конце и этой истории.

В девятый фрагмент вошла только одна предпоследняя история — «Рассказ Эконома». Во многих рукописях она вместе с «Рассказом Священника» является частью единого заключительного фрагмента книги. Такое объединение, казалось бы, подтверждает география прологов к этим рассказам: «лес Блийн», упомянутый в «Прологе Эконома», расположен поблизости от Кентербери, и Священнику теперь самое время поведать последнюю историю книги, пока паломники не достигли цели своего путешествия. Между историями Эконома и Священника, как мы увидим, есть и тематическая связь. Однако редакторы разделили их на два отдельных фрагмента, указав, что Эконом рассказывает свою историю утром, а Священник — ближе к вечеру, и у паломников будто бы было еще время послушать каких-то других рассказчиков. Возможно, однако, что Чосер просто не успел устранить это несоответствие, которое бы исчезло при окончательной редактуре книги.

В «Прологе Эконома» Трактирщик неожиданно обращается к Повару, прося того рассказать очередную историю. Многие исследователи видят здесь еще одно несоответствие или авторскую недоработку, которую Чосер не успел исправить. Ведь Повар уже рассказал или начал рассказывать историю в первом фрагменте. Как бы там ни было, но Повар сейчас слишком пьян, и его место рассказчика предлагает занять Эконом. Грубо посмеявшись над пьяным Поваром, он в последнюю минуту спохватывается и обращает все в шутку, угощая злополучного пьяницу своим запасом вина, чтобы окончательно заткнуть ему рот. Как подметил Трактирщик, Повар хорошо знает о плутнях нечистого на руку Эконома и может навредить ему, наболтав лишнего. Свой рассказ Эконом и посвящает вреду лишних разговоров.

По жанру «Рассказ Эконома» представляет собой характерную для мифологии и фольклора «отчего и почему» историю, где излагается происхождение тех или иных явлений — отчего, например, трава зеленая, а море синее. Эконом же объясняет, почему у вороны черное оперение и хриплый голос. Источником сюжета рассказа послужили «Метаморфозы» Овидия, а также разнообразные средневековые переработки этой книги.

У Овидия история ворона (а не вороны, как у Чосера) является небольшой частью рассказа о Корониде, возлюбленной Феба, которая изменила ему с другим. Преданный слуга Феба «ворон речивый», чьи крылья были «снега белее», поспешил сообщить хозяину об измене. Разгневавшись, Феб поразил неверную своей стрелой, но тут же и раскаялся, хотя уже не смог вернуть Корониду к жизни. Ему удалось лишь спасти их еще не родившегося сына Асклепия. Ворона же бог наказал, навсегда лишив белого оперенья:

Ворону он воспретил, ожидавшему тщетно наградыЗа откровенную речь, меж белых птиц оставаться.(2: 632-633. Перевод С.В. Шервинского)

У Чосера языческий бог Аполлон превратился в благородного и куртуазного «красавца рыцаря» (the mooste lusty bachiler), а главной героиней рассказа стала ворона, живущая, не зная забот, в хоромах Феба:

Вся белоснежна, словно лебедь белый,Она не хуже соловья свистелаИ щелкала, а Феб ее любил,По-человечьи говорить учил,Как говорят иной раз и сороки.

Появляющаяся после вороны и даже не названная по имени Коронида стала в «Рассказе Эконома» просто женой Феба, которую тот очень любит, но и сильно ревнует, держа под замком. Но все тщетно.