Новые и новейшие работы, 2002–2011 - Мариэтта Омаровна Чудакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
446
Тыняновский сборник. Вып. 10: Шестые — Седьмые — Восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. С. 42.
447
Осповат А. Л. Именование героя «Капитанской дочки» // Лотмановский сборник. Вып. 3. М., 2004. С. 261–265.
448
Как нам уже приходилось отмечать, «работая над этой сценой, Булгаков не только не мог забыть специфического эпистолярного контекста романа. Он предполагал также, что, попав на стол адресату писем, роман и для него окажется в том же контексте. Потому помимо всех других истолкований реплики Воланда „Рукописи не горят!“ следует иметь в виду и такое: реплика описывала то самое впечатление „первого читателя“, которое моделировалось автором романа с учетом фразы из письма 1930 г. — „бросил в печку черновик романа о дьяволе…“ (почти буквально повторенной Мастером: „Я сжег его в печке“). Этой репликой адресату письма и романа навязывался высокий тон предполагаемого контакта. В определенном, рассчитанном только на одного читателя смысле роман был новым письмом, опирающимся на то, первое (единственное, на которое последовал ответ); он должен был возродить в памяти адресата как это, так и другие письма, настаивал на отождествлении их автора с героем романа: „первому читателю“ предлагался ключ для понимания личности настойчивого корреспондента.
В 1931 г. Булгаков писал: „с неудержимой силой во мне загорелись новые творческие замыслы“; „писательское мое мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным лично к Вам“. Вопрос Воланда: „А кто же будет писать? А мечтание, вдохновение?“ — и ответ Мастера: „У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет“ содержат, на наш взгляд, отсылку к письму. Изображая себя, покончившего с мечтаниями, автор, однако, самим наличием романа предъявлял себя же самого, исполненного вдохновения. Еще более, может быть, выявлен этот специфический план сцены в переговорах Маргариты с Мастером. Почти вульгарной, бытовой, выпадающей из стилевой ткани нотой звучит реплика Маргариты: „Позвольте мне с ним пошептаться“. При ее посредстве в текст романа инкорпорируется — как письмо, написанное особыми чернилами между строк книги, — сообщение со специальной адресацией: „…что-то пошептала ему. Слышно было, как он отвечал ей: — Нет, поздно. Ничего больше не хочу в жизни. Кроме того, чтобы видеть тебя“. Содержание их разговора внятно лишь тому, кто знаком с фактами биографии автора, и прежде всего — адресату его писем с повторяющейся и так и не удовлетворенной просьбой. Спустя почти десять лет Булгаков вторично отказывался от своей просьбы — теперь уже не застигнутый врасплох внезапным звонком, а многократно все передумав, разуверившись в успехе каких бы то ни было писем и просьб. В словах этих заключалось сообщение — больше не прошусь; опо́здано. Не отрицалась, однако, соблазнительность неосуществленных мечтаний; далее слово предоставлялось Воланду, и почтительно выслушаны были его слова, аккумулирующие все отрицательные ответы: „Это не самое соблазнительное“. И подсказкой судьбе, ее заклинанием звучали следующие реплики Воланда, посылаемые автором не только неведомому будущему читателю, но и конкретному настоящему: „ваш роман вам принесет еще сюрпризы… Ничего страшного уже не будет“» (подробнее см.: Чудакова М. Соблазн классики // Atti del Convegno «Michail Bulgakov» (Gargnano del Garda, 17–22 sett. 1984). Milano, 1986. Vol. I. P. 75–104).
449
Двинятин Ф. Н. Об одном возможном случае прототипического подтекста: Персонажи Гоголя и литераторы // Текст и комментарий: Круглый стол к 75-летию Вячеслава Всеволодовича Иванова. М., 2006. С. 167–177. Особо отметим одно из примечаний в этой работе, под которым можно бы и подписаться: «Здесь и далее слово прототип нужно читать так, как если бы оно всегда стояло в кавычках. Еще раз: литераторы не прототипы персонажей, а в том числе прототипы, в каком-нибудь, по слову Ахматовой, третьем, седьмом или двадцать девятом смысле» (там же, с. 172). Вот эти смыслы в работах о прототипах обычно никогда не идут в ход.
450
Альтман М. С. Достоевский: По вехам имен. [Саратов,] 1979. С. 111.
451
Альтман М. С. Достоевский: По вехам имен. [Саратов,] 1979. С. 112.
452
Впоследствии, рассказывала нам Татьяна Николаевна Кисельгоф (урожд. Лаппа), первая жена Булгакова, он не раз упрекал ее за то, что остался под советской властью в момент эвакуации Белой армии: «Ты слабая женщина, не могла меня вывезти!» Очнувшись после болезни в советском Владикавказе, он каждый день ждал, что его опознают и расстреляют. Сравним с советской демагогией по этому поводу: «Владикавказскому ревкому очень нужны люди. Михаил Булгаков — на бледном после болезни лице его лихорадочной и веселой жаждой деятельности горят глаза — получает назначение в политотдел искусств. <…> Жизнь налаживается. Голодная, неустроенная, пронзительно светлая» (!) (Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., 1983. С. 59).
453
Прототипическую основу романа в советское время иногда описывали таким образом: «В декабре 1918-го Булгаков <…> стал свидетелем кровавой волчьей схватки между двумя контрреволюционными силами — служившими гетману белогвардейскими войсками и петлюровскими националистами. Эти события опишет неоднократно — в „Белой гвардии“, в „Днях Турбиных“…» (Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., 1983. С. 33). Конечно, в «Белой гвардии» никак не равнозначные волчьи стаи; в одной из «стай» оба его брата и, возможно, он сам, судя по рассказанному нам Татьяной Николаевной: «К нему приходили разные люди, совещались и решили, что надо отстоять город. И он ушел. Мы с Варей (сестра писателя) вдвоем были, ждали их. Потом Михаил вернулся и сказал, что все было не готово и все кончено — петлюровцы уже вошли в город. А ребята — Коля и Ваня — остались в гимназии. Мы все ждали…» (Кисельгоф Т. Н. Годы молодости // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988. C. 118).
454
Младший брат Булгакова тоже пишет стихи и посылает из Парижа в Москву старшему на апробацию.
455
Однокурсник Булгакова Е. Б. Букреев в наших беседах назвал «Белую гвардию» вещью «очень семейной», имея в виду и проекцию на историю семьи, и узнаваемость персонажей. Отметим и слова умирающего Булгакова, зафиксированные его сестрой Н. А. Булгаковой-Земской: «Я достаточно отдал долг уважения и любви к матери, ее памятник — строки в „Белой гвардии“» (Земская Е. А. Михаил Булгаков и его родные: Семейный портрет. М., 2004. С. 185).
456
Три фрагмента рассказа, вырезанные из прошлогодней публикации в белогвардейской газете,
