Полукровки - Стивен Грэм Джонс

взглядом, сказал, что я, оказывается, бандит, затем улыбнулся и оттолкнул меня. Мне пришлось пролететь дальше, чем он меня толкнул, чтобы не упасть в собственную блевотину. Он так расхохотался, что его снова вывернуло, и от вида этого меня тоже вывернуло еще раз. Когда смог, я выбрал облеванный камень и слабо пнул в его сторону. Даррен сделал вид, что он кегля, и повалился навзничь в траву с раскрытыми глазами, как персонаж из мультика, затем встал, вытирая рот неперевязанной рукой, другой потянулся ко мне, чтобы начать все снова, и, я понимаю, что это тупо, но, если бы я помер от этого яда, ни разу не обратившись, весь в совиных перьях, это было бы очень даже хорошо.

Раз перед ланчем я сидел перед теликом, в животе моем было пусто, как всегда. Так всегда бывает в тринадцать лет, сказала мне Либби. Это не значит, что я превращаюсь, это значит, что я нормальный.

Но она не знала всего.

Даррен лежал на другом диване, мертвый для мира, рот его был открыт, тощая нога лежала на грубой подушке. Большой злой вервольф в натуральном состоянии.

Я мог бы нарисовать ему брови или усы, и, поскольку лампочка в ванной перегорела, он пару дней мог бы этого не замечать, если бы Либби не раскололась. В память моей верной догадки на «Колесе» – «Где мясной пудинг» – я выпустил дугу мочи из задней двери, предупреждая остальных собак держаться подальше. Пусть знают, что не надо им сюда.

Когда мы въехали, под полом кухни жила рысь, в насосной – еноты, в кустах повизгивали койоты.

Как только они почуяли, кто приехал, все нашли себе логовища получше. Даже мыши и крысы поняли, что надо держаться подальше и забыть о лошадях. Псы будут щетинить шерсть на загривке, лаять, предупреждая хозяев, но лошади просто смотрят своими большими глазами. Следят за каждым твоим шагом. И если им не найдется тихого места, чтобы скрыться, они нападают, бьют передними копытами.

Мы у них в крови, догадался я. Или были у них в крови.

Давай, лошадка. Беги.

Я поймаю тебя потом.

Чтобы не дать Либби вцепиться в глотку Даррену, я натянул штаны и пошел проверить, не осталось ли перьев на дворе. Оставшийся от филина клюв был чистым, черным и блестящим. Я надел его на пальцы, изобразив осьминога и щелкая клювом в воздухе.

Будто я видел осьминога кроме как в передачах о природе.

Как вервольфы не лазят по деревьям, хотя у нас есть зубы и когти, так мы не заходим в океан. Даррен попытался однажды, когда мы впервые оказались во Флориде, еще не выйдя из волчьего обличья, но проиграл, ему пришлось выбираться, колотя лапами по воде от перевозбуждения. Он зашел лишь по колено. Среди вервольфов даже такая глубина считается крутой.

Оставь воду рыбам, деревья – кошкам.

В ожидании «Своей игры» я обшарил кухню в поисках сэндвича, в конце концов мне пришлось обойтись пластиковой ложкой арахисового масла из магазина, посыпая его сахаром после каждого лизка, и с каждым разом его оставалось все меньше и меньше.

Даррен просто спал и засыпал все глубже.

Я лизал мое арахисовое масло и смотрел на него. Его указательный палец блестел. Не из-за натянутой на ране кожи, скорее из-за мази с антибиотиком, который он в конце концов намазывал толстым слоем, поскольку волчья слюна не справлялась.

«Своя игра» была повтором. Я знал все ответы и повторял их в голове ради подтверждения.

Через час я был в ванной с зажигалкой, вытягивал язык, глядя в зеркало шкафчика.

Он был чернее обычного или мне казалось? Чуть более плоский? С темной полоской посередине? Мне было труднее говорить?

К трем Даррен все еще не проснулся.

Я включил второе «Колесо Фортуны» громче, так что каждый поворот большого колеса заполнял комнату, как грохот вагончика американской горки перед остановкой.

Ничего. Никакой реакции.

Даже из задней спальни. А Либби специально держала рядом с кроватью швабру, чтобы колотить в стену.

Я беззвучно подошел к переднему окну.

Никакого «Датсуна» 14 носом к востоку. И «Датсуна» 41 носом к закату.

Я заглянул из коридора в спальню Либби, раздувая ноздри, словно учился принюхиваться.

Ее не будет там, я знал.

Как я весь день угадывал ответы в телешоу, так угадал и сейчас. От этого сердце у меня в груди забилось еще сильнее, и еще сильнее пересохло во рту.

Все ее способы умереть замелькали у меня в голове, пока я не убедил себя, что с нее сняли шкуру за награду, поймали в цирк, украли на опыты, и волос, оставшийся после ее последнего отчаянного боя, пылится на полу в прихожей ее конторы.

Я двадцать раз прошел от кухни до передней двери, пятьдесят раз проговаривая то, что я собирался сказать Даррену, чтобы не показаться испуганным ребенком. Наконец я сел на выбеленную солнцем кабельную катушку, которую называли кофейным столиком, и встряхнул его за плечо.

Ритм его дыхания не изменился, он не перевернулся на бок.

Я встряхнул его посильнее, вытащил диванную подушку из-под его уха, даже зачерпнул пару горстей воды из раковины, полил его, затем плеснул в лицо.

Он не смахнул ее.

Может, это из-за того, что он съел мяса больше, чем я? Больше яда?

Я затряс головой – нет, нет, нет, такого не может быть. В любое другое время впадай в спячку, спи мертвецким сном, смотри сны о своей Красной жокейской шапочке. Но не сейчас.

Я закричал ему в ухо, в лицо, моя слюна забрызгала ему щеку, и, наконец, толкнул диван достаточно сильно, чтобы тот перевернулся, и он скатился к стене.

Ничего. Только рваный всхрап.

Я сильно стукнул по стенке у него над головой, затем взял две сковородки из раковины и стал стучать ими друг о друга, затем открыл дверь, чтобы побежать к «Датсуну» и посигналить, только вот «Датсуна» не было.

Либби уехала. На самом деле уехала.

Я сел на кабельную катушку, спрятав лицо в ладонях.

Я, наверное, заплакал бы, не будь я вервольфом.

У меня оставался единственный выбор.

Я снова встал, перешагнул через перевернутый диван, встал прямо над Дарреном коленями на пол, по обе стороны от его тощей груди.

– Не убивай меня, – сказал я ему и поднял вверх его больной палец, сунул его в рот и укусил сильно, как мог.

Гной заполнил мой рот, теплый, пахучий и медицинский, и, возможно, заразный, не будь я уже их крови, и следующее, что я