Исполнение желаний - Борис Березовский

5

Кирилл Аркадьевич провел рукой по глазам, словно отгоняя наваждение. Давно уж нет на этом свете ни папы, ни мамы, а они стоят перед глазами, как живые – молодые, красивые, – и будто пытаются ему что-то сказать. «Господи! Как мы зависим от родителей! И как давно я не был на их общей могиле!»

Он не любил ездить на кладбище к родителям. Во-первых, Белоруссия – не ближний край, а во-вторых, он долго и нехорошо болел после таких поездок. Угнетало многое – и собственная черствость – вполне осознанное отсутствие чувства сыновнего долга; и заброшенность старых надгробий; и естественная неухоженность родной могилы. А главное – неуместно кричащая, нагло бьющая в глаза роскошь многих новых могил – неважно, деятелей ли местного масштаба, погибших ли на Кавказе офицеров или крутых бандитов.

Ему нравились те кладбища, которые он видел в американских фильмах – скромные, однотипные столбики с указанием лишь имени и дат рождения и смерти. «Ведь память об ушедших – в сердце, а не в квитанциях из похоронного бюро», – он часто говорил это друзьям, но те с ним редко соглашались.

«Так что же было дальше? – он задумался. – А дальше были похороны Сталина, так круто изменившие всю жизнь страны». Кирилл Аркадьевич включил электрочайник, достал из холодильника варенье и, дожидаясь, пока вскипит вода, вдруг вспомнил тот болгарский конфитюр, который в юности черпал прямо из жестяной банки, ложкой, за что ему нещадно попадало. Но все равно, не было ничего слаще, чем банка конфитюра – яблочного ли, вишневого ли, абрикосового, – батон горчичной булки и книга, оторваться от которой было невозможно. И вспомнил, как восторженно прочел в какой-то повести Михаила Анчарова еще одну формулировку счастья: «Счастье – это большой-большой диван, большой-большой арбуз и “Три мушкетера”, которые бы никогда не кончались!»

Те траурные мероприятия, которые прошли у них в связи с кончиной Сталина, он помнил хорошо. Их городок в мгновение ока стал черно-красным. Все плакали, несли венки к бюсту вождя и спрашивали друг у друга: «Как будем жить? Что делать? Что же с нами будет?» Казалось, наступил вдруг конец света. Растерянные люди искали утешения где только можно – кто у соседей, кто у начальства, кто у коллег. Но никто не мог дать вразумительного ответа ни на один вопрос.

Мама не плакала. Все спрашивали у нее:

– Рит, почему не плачешь?

– Не знаю, слез нет, – отвечала мама, отводя глаза.

Папа был мрачен, молчалив и серьезен.

Кирилл не знал, да и не мог знать, как родители восприняли смерть Сталина. Похоже было, что не очень-то печалясь. Но почему же тогда отец умел в одно касание рисовать профиль вождя? Да так похоже, что становилось страшно!

Прошло немного времени. И неожиданно жизнь вновь переменилась. Все стали улыбаться, ходить в гости, мерить шляпки. На улицах запахло духами, из окон домов, как раньше, стали раздаваться звуки патефонов. Долгожданная весна влетела в город, как на крыльях.

Однако все не просто в этом мире – с весной пришли и новые проблемы. Кирилл вдруг заболел желтухой, и надо было срочно что-то делать. Хоть слова «гепатит» тогда не знали, инфекционную опасность желтухи все хорошо представляли. Известны были и возможные последствия болезни.

Мама чуть не сошла с ума. Она спала с лица и судорожно металась от одного врача к другому. Методика ее была проста, как дважды два. Приглашая трех врачей, одного за другим, мама успокаивалась лишь тогда, когда у всех троих диагноз и способы лечения совпадали. Если же у этих врачей появлялись разногласия, она звала следующих троих.

Желтуха, к счастью, оказалась в легкой форме. Кирилл недолго полежал в больнице, и за это время мама выбила путевку в санаторий. В Железноводск – один из лучших курортов Кавказских Минеральных Вод. Когда дело касалось детей, мама творила чудеса.

Но путевка была только для ребенка. Что делать? Ехать все же надо! И на семейном совете решили: туда Кирилла отвезет отец – у него складывалось по службе, а вот обратно его заберет дедушка – мамин папа, и отвезет в город на Березине. А уж к осени папа заберет его оттуда. Маме никуда от Костика было не деться, и она металась по квартире, как тигрица. Ну как же! Ее сын будет один и без присмотра. С другой же стороны, Кирилл уже большой и развитой ребенок, читать-писать умеет, общителен не по годам, не пропадет! Ну не отказываться же от санатория? Желтуха – вещь коварная, возможны осложнения, шутить с этим нельзя.

От перевозбуждения и возложенной на него взрослой ответственности Кирилл плохо запомнил это путешествие. Остались в памяти лишь помещения вокзалов в Минске и в Москве, с большими деревянными диванами и вырезанными на них буквами МПС, запах паровозной гари, вагон-ресторан и трехлитровая банка вкуснейшего сливового компота, которую они с папой купили на каком-то полустанке.

Когда приехали в Железноводск, Кирилл вмиг понял, что попал в сказку. Такой приветливой природы, таких гор, таких деревьев и кустов он никогда не видел. Красота вокруг была неописуемая, и пахло так вкусно, что хотелось нюхать воздух днем и ночью. Такими же приветливыми оказались и врачи, и нянечки. Условия были царские – по три человека в палате, да и ребята подобрались неплохие.

Попрощавшись с отцом и немного поплакав, Кирилл быстро успокоился и с головой ушел в санаторную жизнь. Углекислые ванны и грязи, да и прочие-иные процедуры были необременительны. Свободного времени хватало, и он увлекся лепкой. Как оказалось, он мог из пластилина слепить и лошадь, и собаку. Но, почему-то, все лепили фотоаппараты – «лейки» и как бы понарошку все вокруг снимали.

Набегавшись, он даже забывал, что обещал писать по одному, пускай короткому, письму, но каждый день. Для этой цели у него с собой были карандаши, конверты с маркой и бумага. Он навсегда запомнил запах тех конвертов, в которые укладывал написанные маме с папой письма. Мама их потом долго хранила и однажды, показав ему, почему-то долго плакала и гладила его по голове.

Когда за ним приехал дедушка, он даже огорчился – так не хотелось уезжать. Дедушка был старенький, смешной и очень добрый. Кирилл его не помнил, но, судя по тому, как дедушка с ним раз говаривал, он про Кирилла и про его семью знал очень много.

Тот город на Березине, в котором жили дедушка и бабушка, показался Кириллу большим и нарядным. Вдоль тротуаров на центральной улице росли густые кусты и деревья; в красивых магазинах было полно покупателей; множество праздных людей сидело в садиках и скверах на скамейках. В главном парке, на высоком постаменте, стоял танк; в центре, в магазине «Пиво – воды», продавали вкусную шипучку с сиропом; а по вечерам большие желто-красные автобусы мигали разноцветными огоньками. Именно здесь, в этом городе, раньше жила его мама, именно здесь она встретилась с папой, а потом родила и его – Кирилла. А значит, этот город был и его родиной.

Бабушка и дедушка жили в деревянном доме с приусадебным участком. Дом стоял поодаль от центральной улицы, проход к которой был огорожен высоким глухим забором. На участке росли овощи – морковь, огурцы, помидоры, старые яблоневые деревья и множество цветов, среди которых Кирилл сразу же узнал свои любимые флоксы. А еще там был сарай с большой кухней, где и проходила летом жизнь семьи; в будке у забора жил Джульбарс – сердитый овчар, весь день, до вечера, сидевший на цепи; был еще кот Мурзик, совсем не боявшийся Джульбарса и ловко воровавший все съестное со стола.

В доме, состоявшем из двух комнат и кухни с русской печью, было тихо и прохладно. Громко тикали красивые настенные часы, каждый час отбивавшие время глухими ударами. В большой комнате стоял громоздкий диван, никелированная кровать и швейная машинка «Зингер». Еще имелось четыре стула, продавленное кресло и большой стол, на котором всегда стояла круглая большая пепельница из синего стекла с выдавленной на дне балериной. В маленькой комнате стояли две кровати, шкаф и стулья. Под окном этой комнаты, в которой и стал жить Кирилл, росли вишневые деревья, кусты малины и крыжовника и, незнакомые Кириллу, цветы табака, так восхитительно пахнувшие по вечерам.

В таком комфорте, в такой роскоши Кирилл еще не жил. Но удивило, и даже поразило, его вовсе не это. Прежде всего, удивила бабушкина еда – непривычно жирная, но в то же время очень вкусная. Удивило и то, как эта еда называлась. Тушеная морковь почему-то называлась «цимес», прозрачный куриный бульон со всякими мучными штучками – «фарфелах», фаршированная чем-то вкусным рыба – «фиш», а медовая коврижка – «лэках».

Но больше всего поразило его то, как непривычно разговаривали бабушка и дедушка – удивительно протяжно и напевно, с поднимающимися куда-то вверх вопросительными интонациями в конце каждой фразы. Также говорили и их многочисленные знакомые, повадившиеся заходить к ним в гости с одной лишь целью – посмотреть на Ритиного сына. Иногда они общались меж собой на непонятном языке – чуть-чуть визгливом и картавом, который слышать до сих пор Кириллу никогда не приходилось.