Время Надежды (СИ) - Ректор Катерина

Оказавшись первым на ярусе, Йерген сует свой ярлык под нос ближайшему маляру.

- Давай, дружище, посторонись. Тут лучшие мастера подошли.

Пожилой маляр несколько мгновений вглядывается в ярлык. Видимо, не может переварить, что его обскакал нелюдь без племени. Потом с кислым видом отодвигается. Так мы с хозяином оказываемся в первом ряду, отделенные от пустоты одной лишь хлипкой дощечкой. То ли поручнем, то ли загородкой, которая от падения не удержит. Можно выскользнуть снизу, можно через верх перегнуться. Жуть!

У меня все еще кружится голова. Позади нет опоры, там тоже обрыв, огороженный единственной жалкой доской. Я спиной чувствую эту кошмарную пропасть! Ноги вконец ослабели. Опускаюсь на колени, трясущимися руками помогаю Йергену устроиться. Места достаточно, чтобы я переползла на складной стульчик подле хозяина. Посередке между передним и задним обрывами…

Бррр. Не могу прогнать мысли о том, что рано или поздно придется отсюда спускаться.

Сижу на этом проклятом стульчике, будто приклеенная. Кажется, сейчас ножки подломятся, и я попросту рухну с него, скачусь с лесов и тяжело шмякнусь на землю.

Видимо, судьба мне подкинула испытание. Чтобы не расслаблялась, пока Габи страдает.

Но кое-что меня радует: многие из тех, кто выделывался перед Йергеном, оказываются на верхних ярусах или, напротив, под нами, где встречающих толком не видно, потому что ты вровень с толпой. Закусываю торжествующую ухмылку.

А потом сникаю: что делать?

Сидеть на этом кошмарном насесте и глазеть, как площадь заполняется нарядной толпой? Здесь собрались напыщенные индюки, ничего не знающие о жизни… А где-то там Черный дом, и в нем моя Габи. Так близко, и по-прежнему так далеко. Я теряю драгоценное время. Мне хочется сбежать отсюда, и как следует все осмотреть. Шмыгнув носом, зябко кутаюсь в принесенное из мастерской одеяло.

- Зачем впустую сидеть? Можешь тоже что-нибудь набросать, - вдруг предлагает мне Йерген, оторвавшись от зарисовок лиц из толпы. Протягивает запасную дощечку, потом дорогой лист пергамента, и последним сует мне в руки обернутый в лоскут черный мел.

- Эй, полоухий, ты че!?

- Бабы же не рисуют!

Раздается откуда-то сзади и сбоку. Не отрываясь от наброска, Йерген лишь плечом дергает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Отвяньте, Рокус, Бим. Я эльф, и поступаю как нам эльфам привычно. Моя рабыня рисует. Ваши могут не рисовать. Хотя, о чем это я… У вас вообще нет рабынь. Потому что вы все жалованье спускаете на петушиных боях.

- Чтоб у тя уши отпали. - Выплевывает Рокус, но тему не развивает.

Бим отмалчивается. Его изможденный, в обносках пожилой раб с завистью посматривает на меня.

Рада, что художники погрузились в молчание. Слышен лишь скрип черного мела. Каждый хочет успеть набросать как можно больше портретов и сцен. Лучшие оживут в красках и будут проданы за хорошие деньги.

Я слишком растеряна, чтобы сосредоточиться на вверенной мне дощечке. Чувствую, как подпитываюсь общим волнением. Тревожное ожидание поднимается над толпой, словно невидимый пар, который всех обволакивает.

Смотрю на господ, о которых слышала множество сплетен.

33

Вон тот сухощавый мужчина, должно быть, мастер Ватабэ, о решениях которого судачат на улицах. Наместника Келебана Анэстея, равно ненавидимого и любимого, еще нет. Иначе бы все перед ним пресмыкались. Из пары его сыновей маляры узнали старшего. На рынке о нем и думать забыли, а, нате вам, прибыл из Герры, в Турнире участвует, сватается к старшей дочери короля… Здоровяк, нацепил позолоченный церемонный доспех. Выглядит в нем металлической глыбой. Расселся на огромном коне, тешит свое самолюбие. С задранным забралом на расстоянии не видно лица.

От кого защищается этот Гордиан Анэстей? За цену надетой на него груды железа можно несколько лет кормить большую деревню.

Я чувствую отвращение, смешанное с брезгливостью. Словно во мне две разных девушки, вроде сестер-близнецов. Одна обожает сплетни торговок, истории о любви и разглядывать платья. А другая… В душе другой пылает черным пламенем ненависть.

Ненависть к кроммам и к продавшейся им знати. Ко всем этим напудренным подлецам. Из-за их жадности мы потеряли свободу. Они лишили души Восьмигорье, когда изгнали с нашей земли чудодейство. Когда в страхе разъехались эльфы, флопсики, карлы и веды…

Эти вот, из Серого замка, отобрали у меня всех и все! Родителей, Габи, свободу.

Сейчас они деньги гребут. А простой люд скован рабскими цепями и задушен поборами.

Подлецы. Живут себе жирно и даже не знают, как страдают внизу. Каково это, спать в выстуженном за зиму доме, каково не знать, чем накормить малышей, каково трудиться с рассвета и многим, многим после заката. Не владеть ни телом, ни жизнью. Ничем…

Ждут своего короля-кромма, нарядные и напомаженные. Как тот крашеный щеголь, что крутится вокруг сына наместника. Прислуга шныряет в толпе, разносит горячие напитки, закуски. Вдруг замерзнут, бедняжки.

Мой пустой желудок сжимается. Я чувствую себя еще более озябшей и злой.

- Это все сырость. - Йерген будто мысли читает. - Возьми, там для тебя краюха в ларе. Я не голоден.

Кусок вчерашнего хлеба - чистое наслаждение. Откусываю крохотные кусочки и медленно жую, глазея на наряды придворных. Столько роскоши в жизни не видела… Должно быть, платья скроены по альбомам с последней кроммовой модой. Много бархата, лоснящихся мехов, золота и серебра. Я выискиваю знакомое лицо - леди Ровенну. Она в шатре-беседке, в обществе других знатных дам. Неузнаваемо строгая без рыжего парика. Ее черное платье на удивление скромное, лишь по краям отделано норковыми полосочками.

У меня дощечка и мел, надо начинать рисовать. Пробую набросать портрет леди Ровенны, но получается совсем не похоже. Потом мое внимание перетягивает огромный остолоп на коне. Гордиан Анэстей переговаривается с мастером Ватабэ. Смотрящий выглядит озабоченным, крутится, отсылает с приказами слуг. Я злорадно думаю: что-то у них происходит не так.

Думаю нарисовать Гордиана Анэстея, но его доспех очень сложный. У меня получается некто ракообразный, вроде лобстера. Его конь едва краше детских каракулей.

Вспоминаю, как Габи стянула у Йергена палитру и клок пергамента. Намалевала на нем что-то расплывчато-розовое, вылезла краской на стол. Остатки красок на палитре она безнадежно испортила, намешала из них бурую массу.

Меня всегда это изумляло - столько разных цветов, каждый прекрасен по-своему. Но собираешь их вместе, и получается нечто противное. Точь-в-точь содержимое выгребной ямы. Почему так?

Глядя на счастливую Габи, я решила, что Йерген не станет ворчать, если увидит, что малышка потратила краски не зря. Ведь она изобразила что-то симпатичное и узнаваемое. Осталось только выжать из ее клякс нечто понятное. Поэтому, я предложила:

- Ну давай, контур хоть нарисуй. Хозяин должен узнать, что ты нарисовала. Да и я - тоже.

Габи смотрит на меня блестящими глазками:

- Кирстен, ну почему ты ничего не понимаешь? Я ведь рисую влюбленность!

Я улыбнулась, не найдя, что сказать.

Гордиан 7

Мне хочется вцепиться брату в горло. Сшибиться конями, наброситься на него, уронить, и рухнуть сверху, придавив усиленным доспехами весом. Как куклу трясти и стучать о землю башкой. Сволочь! Гнида! Это он! Он сделал!

Но отчего не довел до конца? Рука дрогнула?!

Неспокойная жизнь в Герре научила подобию самообладания. Цежу сквозь зубы:

- Что. С ним. Стряслось?

Филипп начинает частить:

- Я не знаю! Правда не знаю! Искал везде, еле нашел наверху. Просто не думал, что он может там быть. Лежал один перед книжной комнатой, вот зачем его туда понесло? Отец сейчас очень плох. При мне слуги спустили его вниз, на ложе в гобеленовые покои.

- Вы же вызвали лекаря?! - Почти всхлипывает мастер Ватабэ.