Хроника времён «царя Бориса» - Олег Попцов

Президент вызывает Иваненко, ему поручается проверить, те ли части выруливают на пандус Белого дома. На улице свист, крики, хлопки — все перемешалось. Кто-то подходит к окну, кажется, Илюшин. Говорит, что над бронемашинами трехцветный российский флаг. Сегодня это как пароль наших и не наших.

Ельцин раздражается, говорит резко: «Флаг можно повесить всякий, все равно — проверьте».

Уже пошли, уже ищут. Эхом катится по коридору: «Генерала Лебедя к Президенту!» Генерал Лебедь, согласно полученной информации, возглавляет части ВДВ, выступившие на защиту Белого дома.

В кабинете Президента все время люди, но именно в этот момент почти никого не остается. Кажется, Бурбулис, Полторанин, Станкевич… Нет, Станкевича не было. Ельцин слегка наклоняется вперед. Он делает так всегда, когда хочет придать сказанному доверительный характер:

— Только что звонил Силаев. Он попрощался со мной, сказал, что в эту минуту должен быть вместе с семьей.

Смотрю на Бурбулиса. На лице никаких эмоций — застывший взгляд. Его птичьи, совершенно круглые глаза смотрят прямо на Ельцина. Догадываюсь, что Бурбулису уже известна эта информация. Полторанин тоже молчит, по привычке пошмыгивает носом. Каждый старается объемно осмыслить услышанное. Мое сознание словно бы перелистывает подробности: попрощался… рыдающая жена… оказаться рядом с семьей… Фиксируется итоговая мысль: Силаева в Белом доме нет. Мы — здесь, а Силаева нет, уехал, неважно почему, неважно куда. Уехал! Это главное. Ельцин показывает глазами на аппарат, по которому звонил Силаев. Мне кажется, что я слышу голос помощника по селекторной связи: «Борис Николаевич, Силаев — по спецсвязи». Вижу, как Ельцин поднимает трубку, отвечает негромко:

— Слушаю, Иван Степанович.

А дальше говорит только Силаев.

Полторанин, все-таки речь идет о премьер-министре, говорит не то чтобы сочувственно, скорее, без протеста, оставляя отсутствующему Силаеву шанс:

— Может быть, он навестить поехал. Посмотрит, успокоит и вернется.

Это был типичный Полторанин, вкладывающий во всякую фразу достаточную долю иронии, которая никак не прочитывается на его лице. И только потом, после, если подвох разгадывали, на него откликнулись, он начинал смеяться первым. Сейчас случилось нечто похожее. Полторанин выдержал недоверчивый взгляд Президента и лишь затем лишил своего премьера всяких надежд:

— Им к нему ещё ближе ехать, чем сюда…

Смех был бы кстати, но смеяться расхотелось. Я спросил Ельцина, что он ответил Силаеву.

— Он мне — прощайте, Борис Николаевич. А я ему — до свидания, Иван Степанович.

И это уверенное «до свидания» было рассчитано уже на нас. Президент не сомневается. Президент верит. И вдруг, словно выступая перед толпой, энергично закончил:

— Пусть прощаются они, а не мы!

Услышанное я принял острее, чем остальные. Я довольно часто выходил из Белого дома, бродил среди гудящей толпы. Меня узнавали, я подолгу отвечал на вопросы. И, пожалуй, самый главный был не вопрос о надвигающейся опасности, интересовало: как там за пределами Москвы? Знает ли о случившемся Россия? С Президентом ли она или молчит, ждет? И даже этот интерес был не главным. Кто находится в Белом доме? Этот вопрос буквально втыкали в тебя. Часом ранее, не зная о случившемся, я уверенно отвечал: «Ельцин. Его окружение, Силаев, члены правительства, Хасбулатов и более двухсот депутатов». Людям очень важно было знать, кого и что они защищают.

Почему я вспомнил именно этот эпизод? Видимо, потому, что спустя ночь стало известно о намерении руководства ГКЧП вылететь к Горбачеву и надо было опередить их. Никто не знал замысла этой внезапной экспедиции. Зачем летят — арестовать Президента, покончить с ним или упасть ему в ноги? История России знала всякое. Белый дом получил информацию с некоторым опозданием, перехватить лидеров переворота до их отлета в Форос не удалось. Единственный выход — посылать свой самолет. Но как? Затея неустойчивая, проигрышная. Как опередить заговорщиков, оказаться у Горбачева раньше них? Тотчас возник вопрос: кто полетит? Эти несколько часов можно назвать паузой двоевластия. Чаши весов застыли в равновесии. Какой-то миг — и чаша поползет вниз, но этот момент ещё впереди. И вот тогда Полторанин извлекает Силаева из вероятного политического забвения. Именно он предлагает кандидатуру премьера в качестве руководителя группы, направляемой к плененному Горбачеву. Замысел очевиден, но не лишен опасности. Опередить руководство ГКЧП, встретиться с Горбачевым и вернуться вместе с ним в Москву на российском самолете. Боевая часть операции, а она могла оказаться заглавной, поручалась вице-президенту. Задача, как известно, была выполнена, и минутная слабость премьера в ночь с 20 на 21 августа перестала существовать в историческом контексте. Правда, спустя 2 месяца, настаивая на отставке премьера Силаева на закрытом заседании кабинета, тот же Полторанин напомнил премьеру события августовской ночи, полагая, что тем самым он отводит упрек в свой адрес как об инициаторе заговора внутри правительства, человеке, сеющем недоброжелательство и смуту.

Есть ли открытость в русском характере? Некая раздольность? Бесспорно, есть. Это славянские корни, это от необъятности территорий. Ибо пространство, его размеры — не только территориальное понятие или географическое. Пространство — отчасти философия нации, образ её психологии. Есть ли коварство в русском характере? Бесспорно, есть. Татаро-монгольское иго не прошло бесследно — это ещё один компонент непредсказуемости. Евроазиатское государство лишается своей однородности, оно всегда смешение укладов жизни, смешение кровей, характеров, привычек, нравственных принципов. Издревле катится — коварен Восток.

Полторанину принадлежит нестандартная мысль, высказанная в 1990 году: «Я дал согласие возглавить Министерство печати и информации, чтобы в течение 2–3 лет изжить его как необходимость и стать первым безработным министром». Убрать монопольную, распределяющую структуру. Свобода печати это не только свобода слова, но и свобода отношений. Когда закон уважаем уже потому, что не исполнить его нельзя. Он и есть регулятор. Утопия? Игра на публику или внутренние убеждения одного из соавторов Закона о печати, активного члена Межрегиональной группы, зачинателя демократической оппозиции в стране, имеющей недавнее геополитическое название — Советский Союз, — сейчас сказать достаточно сложно. Полторанин образца 1992 года это другой Полторанин: трижды министр, переживший отставки трех правительств. Он по-прежнему среди ближайших соратников Бориса Ельцина. По-прежнему верен своей тактике поведения (рядом и чуть в отдалении), по-прежнему слегка оппозиционен. Открыт и коварен одновременно. Он загадка для членов правительства и в не меньшей мере для окружения Президента. Внешне он простоват, но эта простота обманчива. Журналисты видели в нем политика и поэтому не доверяли ему, политики подозревали в нем журналиста и поэтому остерегались его. Человек, переживший тягчайшую личную трагедию — в Казахстане зверски были убиты его родная сестра и племянник. Человек, работающий практически круглосуточно, работающий на износ. Потом придет прозрение и мы начнем понимать, что Полторанин из тех, кто властвует не управляя, а интригуя. Но об этом чуть позже. А сначала… Бурбулис.

Глава III

Серый кардинал

Его так называли, и это ему нравилось. Автор всевозможных властных построений и структур России. После их введения в народе стали говорить: «У нас, как в Америке, есть свой госсекретарь, свой Госсовет, как в Китае, и Совет безопасности, как в Организации Объединенных Наций». Не будет лишним сказать, что побуждающим мотивом всех этих экспериментов, сооружения лабиринтов власти были поиски своего места, своей должной высоты, которую Геннадий Бурбулис определил для себя сам. Иначе говоря, сначала появилась точка, вершина власти, именуемая «Государственный секретарь», а уже потом все остальное. Нечто суперамериканское, что ещё надлежало привить на древо российского президентства, а уж затем франко-американский и, отчасти, свердловский вариант. Он нащупывал свою ступень в политической иерархии с редкой тщательностью. Ни разу не сорвавшись, не сделав опрометчивого шага на людях. Безупречный игрок второй линии атаки. Ничего на виду, все спрятано во втором, третьем эшелоне. Там готовится, интеллектуально обустраивается идея взрыва. Собиратель по натуре, он пропускал через себя массу людей. Человек, умеющий молчать и слушать. Во время предвыборных кампаний Ельцина всегда находившийся чуть сзади, по правую руку, укрытый тенью Пугачева российской политики. Он много сделал для Ельцина, очень много.

Однажды, на встрече с журналистами Российской телерадиокомпании, его спросили: «Как будет правильно, Бэрбулис или Бурбэлис, на каком слоге ударение?» Он не обиделся, спокойно и по-деловому ответил: «Ударение на первом слоге». Утверждая это, он не то чтобы отрицал свое литовское первородство, а, скорее, указывал на неслучайность появления на Урале своего прадеда.