И закружилась снежная кутерьма - Татьяна Ватагина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Слушай, как тебя зовут?
— Еля.
— Слушай, Еля, у меня ведь есть девушка! Я хожу, ее ищу. Не могу я спать с тобой, — горячо зашептал я.
— Почему?! — искренне удивилась она. — Причем тут твоя девушка? Я ведь не беру тебя в мужья! Да хотя бы и брала: мужчина может иметь столько жен, сколько прокормит. Только я сомневаюсь, что ты и половину жены прокормишь, даже половину горной карлицы, — тут она довольно громко захихикала, и снаружи донесся тихий одобрительный ропот. — Ты и себя-то прокормить не сможешь.
— Тогда зачем тебе от меня, такого, ребенок? Тебе ведь ребеночка хочешь?
— Ну, и ребеночка тоже, — рассудительно ответила Еля. — Ты странный. Глаза у тебя как цветки перелески, а волосы такие, будто на них долго светило солнце. Ты напоминаешь про лето. Ты пришел ниоткуда. Пусть у меня один странный ребеночек будет — он, может, шаманом станет. Может, про него сказки рассказывать начнут.
Я еще порылся в закромах своих знаний о северянах, и вспомнил:
— Я же с юга, плохо переношу морозы. Просто по-другому устроен. Малыш будет мерзнуть.
— Я ему кухляночку сошью!
— У тебя муж есть?
— Нет еще! Но с дитем я раз-два и замуж выйду, — ответила она с легким раздражением, выпутываясь из шкур. Вряд ли ее раздражали шкуры.
То есть, ребенок как свидетельство плодовитости — о таком я тоже читал, но не думал, что узнаю этот древний обычай на практике.
— А где ваши мужчины?
Но Еля, наконец, выбралась из-под шкур, и стала быстро наощупь раздевать меня.
— У вас там на юге народу совсем мало, да? — прошипела она.
— Почему?
— Вы детей языком делаете, да?
Тут она меня совсем смутила, потому что я другое подумал. Пока я смущался, Еля быстро привела меня в нужный вид и прижалась ко мне, плотная и гибкая, как рыбка.
Мы лежали в полной тьме. Снаружи, словно сборище ведьм в разгар шабаша, выла, пела, стонала и хохотала вьюга. Ко мне прижималась юная амазонка. Шкуры электрически возбуждали кожу. И тут я понял, что уже делаю то, что хотела Еля. А разум моментально подсунул оправдание. Вот ведь какой он умник, этот разум!
«Раз ты совсем не помнишь свою Ирину, — снисходительно растолковывал разум, — выходит, вы еще не познакомились. А то, что было до знакомства — не считается».
А другая часть разума, понаглее, просто заявила: «Она и не узнает!».
Сделав такие заявления, разум убрался восвояси, и Еля завопила и завизжала громче вьюги.
Мои «тише, тише» потонули в их совместном вое.
Когда мы лежали рядом, и невидимый во тьме пальчик чертил по моей груди, я сказал с легким укором:
— Ты так кричала — наверное, и в соседних чумах было слышно.
— Конечно, — снова изумилась моя амазонка. — А то как бы женщины узнали, что ты — хороший мужчина, и мне хорошо с тобой?
Как-то они определили, что в этой сплошной тьме наступило утро. Наверное, главная старуха скомандовала. Снаружи доносились голоса и бряканье кастрюлек. Ощупав меховую утробу, я понял, что остался один. Еля ушла. Кое-как наощупь оделся и выкарабкался наружу.
У костра возились женщины. Только наш полог оставался спущенным — все остальные уже проснулись. К большому облегчению, никто не шутил по поводу моих ночных «подвигов».
Женщина средних лет с длинными косами и вышитыми по подолу синими рыбками, закатала полог и подвязала его к стенке.
Еля мешала черпаком в кастрюле. Я чувствовал себя обязанным оказать своей нечаянной любовнице внимание, дабы поддержать марку «хорошего мужчины», поэтому обошел костер, обнял и поцеловал девушку в макушку. И тут же получил по носу горячим мокрым половником!
— За что?!
Женщина с синими рыбками объяснила:
— Она, Еля, уже получила свою долю. Если захочет еще, другие девушки на нее обозлятся, а ей этого не надо.
Ничего я не понимал в их северных сказочных любовных обычаях, но то, что эти амазонки собрались передавать меня по кругу, показалось, в некотором роде, унизительным. Хотя, кое-кому из моих знакомых, может, и понравилось бы. С другой стороны, если откажусь, получится, что я — жмот! Чай пил, юколу ел, у костра грелся — а расплачиваться — фиг! С третьей стороны, нехорошо по отношению к Бемби-Ирине под видом ее поиска пускаться во все тяжкие.
В общем, сплошной культурный шок и когнитивный диссонанс. Я вышел из чума, чтобы все это обдумать.
Пурга улеглась, небеса накрыли снежный мир сверкающим черно-серебряным куполом. Месяц сиял, как улыбка лежащего на боку негра. Мне показалось, что мироздание посмеивается надо мной.
Возле чумов играла стайка детей. Старшая девочка, взобравшись на нарты, выкрикивала непонятное слово, и бегущая ватажка малышей разом меняла направление, как это умеют делать рыбки или птицы. Я засмотрелся: так слажено и красиво у них получалось. Из чума вышла женщина с вышитыми рыбами на подоле, та, что разъяснила мне причину внезапного охлаждения Ели.
— А не подскажете, где можно найти вашу старшую — простите, не знаю, как ее зовут.
Женщина с рыбками покачала головой:
— Ее никак не зовут. Она такая старая, что забыла свое имя. И нет никого, кто помнил бы те времена, когда она знала его.
— Я просто хочу сказать «спасибо» за гостеприимство и узнать, как добраться до старой Хадне. Вчера ведь говорили, что она может знать, где моя невеста. Если я правильно понял.
Женщина опять покачала головой:
— После такой пурги старая Хадне всегда спит. Она ведь и есть пурга.
— И долго она обычно спит?
— До следующей пурги, — удивленно подняла ровные брови женщина.
Да, действительно! Ответ очевиден — что ж тут спрашивать! В хорошую погоду местная госпожа Метелица спит, а когда она буянит — на улицу носа не высунешь. Как же быть?
Женщина боролась с какой-то попоной, засыпанной снегом. Оказалось, что ею накрыты дрова. Я стал помогать, опасаясь, правда, что опять нарушу какой-нибудь обычай, но на этот раз обошлось.
— А где ваши мужчины?
— В море — оленей пасут!
Я подумал, что ослышался.
Женщина рассмеялась.
— Мы ведь люди-рыбы! А ты не знал? Наши мужчины на зиму превращаются в рыб и с оленями уходят под воду. Здесь олешкам есть нечего, а там
