Трагедия казачества. Война и судьбы-5 - Николай Тимофеев

Один раз где-то возле Иркутска наш эшелон попал под дождь, и вагон остыл до терпимой температуры. Но это было только один раз, и больше Господь Бог не обращал внимания на наши молитвы, а молящиеся люди в вагоне, да, наверно, и во всем эшелоне были.

Проехали Байкал. Поезд ехал прямо по берегу озера, время от времени ныряя в туннели. Байкал выглядел очень красиво, и все любовались его видом.

Где-то возле Улан-Удэ и произошел бунт. Наш эшелон пришел на станцию и остановился. Видим: на соседнем пути стоит воинский эшелон, все двери вагонов, естественно, открыты настежь, солдаты бегают по всей станции, таскают ведрами воду и лакомятся мороженым. А солдаты — не зеленые новобранцы, а фронтовики с медалями.

На наш эшелон солдаты, кажется, сразу обратили внимание, но предпринимать ничего не собирались. Мало ли эшелонов с заключенными разъезжало тогда по стальным путям Советского Союза. Вот тут-то один из нас и предложил покричать, потребовать воды. Я сразу же внес дополнительное предложение: не кричать вразнобой, кто как начнет, а хором, по команде, вот таким образом: «Во-ды! Во-ды! По-ми-ра-ем! Во-ды! Во-ды! По-ми-ра-ем!»

И начали, громко и слаженно, под моим дирижированием.

Сработало это моментально. Уже через несколько секунд раздались удары прикладов в стенки вагона и истошные вопли: «Прекратить крики! Прекратить крики!» На нас это, естественно, не повлияло, не для того затевалось.

Мы продолжаем, и уже заметно, что заволновались и солдаты соседнего эшелона: они собираются кучками, оживленно переговариваются, подходят к конвоирам, что-то горячо им кричат. Уже отдельные слова доходят до нас, и слова, надо сказать, неласковые. Вдоль эшелона, выпучив глаза, бежит сержант из конвоя, держит в руке пистолет и вопит не своим голосом: «Отойти от окон, стрелять буду! Отойти от окон, стрелять буду!» А в ответ слышим, что к нам присоединяется и соседний вагон. Дело пахнет дракой, уже кричат: «Чего же вы, псы, людей терзаете!» и прочее в таком духе. Послышалось несколько выстрелов, это конвоиры стреляли в воздух, чтобы припугнуть солдат или вызвать свое начальство.

Вся эта суматоха продолжалась около получаса. Всего, конечно, из маленького окошка не увидишь, но потом, по рассказам заключенных из других вагонов, драки действительно были и некоторым конвоирам по их поганым мордам все-таки досталось. У одного конвоира даже отняли винтовку, но сразу же отдали.

Потом появились офицеры с той и другой стороны, но утихомирить расходившихся солдат сразу не удалось, и кончилось тем, что наш эшелон убрали с центрального пути и загнали куда-то на дальний путь рядом с эшелоном, груженым круглым лесом, где вообще-то и людей живых никаких не было.

Мы торжествовали, но смеется тот, кто смеется последним. В этот же вечер на поверку к нам явилось не два человека с молотками, как обычно, а человек десять — с молотками, палками и кулаками. Они нам и устроили «Варфоломеевский вечер». Сначала били всех подряд кого попало, но потом чекисты сообразили, что некоторые особо шустрые (а я тоже относился к таким) могут избежать их возмездия. Тогда они эту экзекуцию упорядочили: команда «Всем направо!», а потом «Все налево бегом, по одному!», и тут уже увернуться никак не удается. Мне, конечно, тоже.

Такую экзекуцию устроили и соседнему вагону.

С этого времени и до конца пути поверку в двух наших «прокаженных» вагонах проводили по особому «регламенту»: вместо обычных двух проверяющих в вагон входило четверо, и уже, думаю, никому не удавалось избежать одного-двух тумаков. Кроме того, пару раз нам вообще забывали пополнить запас воды. Отмщение, и аз воздам!

Эшелон уже идет по направлению к Комсомольску-на-Амуре, и наши тревоги возрастают: неужели все-таки на Колыму? Ведь мы все ближе и ближе к бухте Ванино, а это — главный пункт по формированию этапов в Магадан.

В Комсомольске наш эшелон укорачивается на несколько вагонов: их разгружают здесь. Оставшаяся часть эшелона переправляется паромом на Амур и движется на Ванино.

Нет, не доходим. На станции Хунгари из эшелона выгружаются полностью два наших грешных вагона и из других вагонов по одному-двум зэкам, видимо, тоже проштрафившихся. Строят в колонну, и идем километров шесть-семь к лагерю.

Несколько слов о лексике. Во всех лагерях применяются слова «колонна», «на колонне», «с колонны». Первое время я всем доказывал, что правильно говорить «колония», «в колонии», «из колонии». Но весь ГУЛАГ не перевоспитаешь, и я в дальнейшем буду писать «колонна» во всех падежах и числах.

Мы прибыли на первую колонну ГУЛАГа. Сколько в ту пору было лагерей и целых территорий, подведомственных НКВД, я не знаю. Александр Исаевич Солженицын нашел очень удачное слово «Архипелаг», ибо если нанести все лагеря на карту СССР, то это будет настоящий архипелаг со множеством островов.

Я прибыл на первый для меня остров Архипелага.

4. ПЕРВЫЙ ОСТРОВ АРХИПЕЛАГА

Нас заводят в зону, но за воротами не распускают по баракам, а так же под конвоем проводят дальше налево и проводят еще через одни ворота, которые за нами закрываются. Это БУР — барак усиленного режима, создаваемый для нарушителей лагерного режима, то есть лагерь в лагере. Но мы еще не нарушители и просто помещены в карантин на один месяц. В БУРе находятся десятка два наказанных, и добавилось человек девяносто нас, выгруженных с эшелона.

Аборигены быстро знакомят нас с обстановкой. Мы прибыли на штрафную колонну строительства № 500 ГУЛЖДС (Главное управление лагерей железнодорожного строительств). Строительство это ведет работы по линии Комсомольск-на-Амуре — Совгавань, и работы эти близки к завершению. А штрафная — это последняя пакость со стороны эшелонного конвоя все за тот же водяной бунт.

Мы размещаемся все в одном бараке, наша троица старается держаться вместе.

Утром со мной происходит очень неприятное, если не сказать хуже, происшествие. Ко мне обращается один из аборигенов, щуплый, сморщенный старичок с просьбой полить ему на руки, чтобы умыться. Мне сразу не понравился несколько повелительный тон его просьбы, но, уважив старость, я набрал воды и вышел с ним во двор. Или он заметил мое недовольство, или я сделал что-то не так, но в конце умывания он выругался и замахнулся на меня, но я перехватил его руку и не дал ему меня ударить. Он, продолжая ругаться, направился в барак. Я пошел было туда же, но меня остановил молодой парень из аборигенов, который стоял возле двери и видел.

— Ты что делаешь, приятель? — обратился он ко мне.

— А что? — спрашиваю я.

— Он же в законе.

— В каком законе?

— Честный вор.

— Какой вор? — говорю я, удивленный таким абсурдным словосочетанием.

— Э, да ты, брат, совсем зеленый.

Я, конечно, считаю, что человек, проведший три года на войне, девять месяцев под землей и полтора месяца в тюрьме, не может считаться зеленым, но он читает мне целую лекцию о преступном мире, его структуре и его законах, об отношениях в лагере между разными социальными группами и о неписаных правилах этих отношений. Он объяснил мне и случай, виденный мной на Кемеровской пересылке.

Ты, я вижу, парень грамотный, так что соображай. В лагере, если хочешь выжить, ты не должен позволять другим садиться себе на шею, но и слишком лезть на рожон нельзя. А уж воров в законе лучше обходи подальше. Нанесешь обиду вору в законе, срока тебе не отбыть.

Я сразу стал умней в десять раз, хотя познание лагерной жизни продолжалось еще долго.

На следующий день нас, карантинников, разбивают на три бригады и выводят на работу. Участок железной дороги Комсомольск — Совгавань является частью БАМа, ныне знаменитого, а в то время известного только заключенным да тем, кто их охраняет. По дороге уже ходят поезда, но на некоторых участках идут с очень малой скоростью, а на некоторых из-за крутых подъемов к составам подсоединяют дополнительные паровозы. Это все из-за неготовности пути до проектных параметров.

Наша бригада выполняет два вида работ, и хуже этих работ, по-моему, на свете не существует.

Первая — это подъем насыпи до проектной отметки. Происходит это так: подходит «вертушка» — состав из платформ с грунтом, мы его разгружаем. Паровоз канадский, платформы канадские, и не знаю, по какой причине эти платформы не имеют устройств, удерживающих борта заполненных грунтом платформ. Поэтому, по нашей русской сообразительности, в приваренные гнезда вставляются обыкновенные деревянные стойки, которые и удерживают борта во время движения. Придавленные бортами стойки мы руками выдернуть не можем, и нужно выбивать их ударами кувалды снизу. Это работа для очень сильных людей. Я такую кувалду с большим трудом могу только приподнять от земли, где же мне размахивать ею и бить снизу вверх. В каждой бригаде имеются свои «выбивальщики», которые выполняют описанную выше работу и за это пользуются некоторыми привилегиями — пару часов после выбивания не работают, а лежат где-нибудь, кантуются (то есть не работают).