Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - Ален Жобер

Брассай: Мастерская Майоля в 1934 г. На первом плане – один из вариантов «Иль-де-Франс», в глубине – находящаяся в работе «Венера с колье».

Есть два или три таких движения. Другое движение, заворожившее Майоля, пришло от его жены. Долгое время она была его единственной моделью – женщина головокружительной красоты и замечательная жена. Она была мужественной. Они тогда очень бедствовали, и она мерзла, позируя. Она была восхитительной. И так, запросто, она смогла подарить ему одно движение – «Средиземноморье». Мадам Майоль – это «Средиземноморье»: сидящая женщина, погруженная в свои мысли. Она сумела передать ему эту идею сидящей женщины. Майоль изваял несколько сидящих женщин, но большой его шедевр – это «Средиземноморье».

Еще одно важное для него движение: Аристид наблюдал за женщинами, работающими на винограднике. Они совершают очень специфические движения, наклоняются особым образом. Это тоже его потрясало, и он все время старался передать образ наклоняющихся женщин. Майоль создал множество похожих, очень интересных произведений. Я часто спрашивала его, что та или иная скульптура для него значит. «Для меня – это дом. Вы входите в дом, я так это вижу. И кстати, видите, сваи дома – это ноги». Он часто к этому возвращался. В другой раз он сказал мне то же самое в другой форме: «Я стараюсь собрать члены, ибо мы входим в скульптуру, как в дом».

(АЖ) Вы говорили, что он работал, как Сезанн. Если я правильно понимаю, скульптура была для Майоля конденсированной формой, синтезом каких-то воспоминаний и ощущений…

(ДВ) Все так. Он питался памятью, воспоминаниями. Мало кто об этом знает. А я все же работала с ним десять лет, и у меня ощущение, что я знаю его хорошо. Мы всегда видим завершенную статую, то, что он хотел показать. Он не показывал остального, того, что было в его пристройке. Здесь, в Баньюльсе, в подвалах дома, или в Париже, в пристройке, которую он оборудовал специально для своих «состояний». У него были и другие точки соприкосновения с Сезанном. Например, внимание к объемам и геометрии. «Я ищу архитектуру и объемы, – говорил он. – Скульптура – это архитектура, равновесие масс, соединенные со вкусом. Этого архитектурного аспекта достичь нелегко. Я стараюсь добиться его, как это делал Поликлет. Я всегда иду от геометрической фигуры – квадрата, ромба, треугольника, так как это фигуры, которые лучше всего удерживаются в пространстве».

С 1905 года, когда скульптура Майоля «Средиземноморье» выставлялась на Осеннем салоне, можно заметить, что художник деформирует составные части своих произведений. Это удивляет, шокирует и провоцирует конфликты с классической, реакционной скульптурой. А Майоль в области скульптуры – архитектор. Он это провозглашает, доказывает, и всю свою жизнь он пытается создать архитектурное воспроизведение храма, являющегося одновременно монументальной человеческой фигурой, в которую – в воображении – можно войти. Бесспорно, его скульптуры открывают путь к модернизму.

Другой современный Майолю скульптор, Шарль Деспио, о котором я вам уже говорила, тоже прибегал к деформации. Однако его называли «художником скульптуры» из-за удававшихся ему женских лиц. Между тем Деспио также искал в искусстве скульптуры архитектуру, деформируя, как и Майоль, составные части. В те времена на это очень косо смотрели классицисты, которые открыто выступали против модернизма и резко критиковали обоих художников.

(АЖ) Вы упоминали «неосязаемое», но как его описать? Ведь это все же парадоксально, человеческие формы очень «осязаемы», очень конкретны.

(ДВ) На первых порах, когда Майоль работал, нужно было помалкивать. Позднее, когда мы стали сотрудничать, мы много разговаривали. Матисс его однажды спросил: «Что это вы без конца говорите о своей новой натурщице?» И Майоль ему ответил: «Она – красавица и говорит, как Андре Жид». В общем, мы много говорили. Это слово, «неосязаемое», было ему очень свойственно: «Я хочу передать неосязаемое», «Я хочу передать то, что внутри». Это не так уж парадоксально. Это означает, что он искал сам объем. Жизнь объема в себе. Знаете, это первопричина идеи абстрактной скульптуры. Она возникла у него не как у технического специалиста – он таким не был. Майоль хотел выразить неосязаемое, то есть он хотел выразить объем ради самого объема. Однажды после долгих колебаний я позволила себе порасспрашивать его, потому что была уже достаточно подкована в современном искусстве и у меня возникало много вопросов. Я спрашивала его: «Как так случилось, что вы ваяете только человеческое тело? Раз вы находитесь в поисках чистого объема, почему непременно человеческое тело? Это бесполезно. Почему не отойти от человеческой фигуры в пользу красоты создания упрощенной формы?» Он подумал и посмотрел на меня: «То, о чем вы говорите, – это скульптура будущего. Я не против. Но я присоединяюсь к мнению Леонардо да Винчи: „Кто может изобразить человека, знает, как изобразить весь мир“».

(АЖ) Вам не кажется, что он мог бы заниматься писательством?

(ДВ) Майоль не писал. И очень жаль, потому что он часто произносил замечательные фразы. Жаль, что не существует сочинений Майоля. Лишь свидетели сохранили отдельные замечания, сказанные по тому или иному поводу. Он был теоретиком открытия абстрактного искусства, хотя сам об этом даже не догадывался. Потому что не занимался теоретизированием, он был в поисках. Майоль был первопроходцем, изобретателем. Он даже изобрел бумагу, на которой рисовал. Как-то Матисс рассказал мне: «В 1905 году я был в Кольюре. Прихожу к Майолю, захожу в его мастерскую. А он стоит там молча и жует. „Эй, Майоль, вы что там жуете?“ Майоль вынимает то, что было у него во рту, и приклеивает к стене со словами: „Вы увидите“. Это была тряпочка, которую он жевал несколько часов. „Вот бумага, которую я изготовлю“».

Он не хотел ни китайской, слишком легкой, бумаги, ни японской, которая была слишком плотной. Ему пришла мысль изготовить свою собственную из чистых льняных волокон. Матисс был совершенно ошарашен. А Майоль действительно изготовил свою бумагу. И его гениальный меценат, граф Кесслер, выделил ему средства на создание небольшого предприятия. Граф снял сарай в Монвале, совсем рядом с Марли-ле-Руа, и они превратили его в бумажную фабрику! Со временем Майолю это наскучило, и он передал управление фабрикой своему племяннику Гаспару, который перепродал патент Монгольфье. А бумага «Монваль» существует до сих пор!

(АЖ) Вы упомянули, что вокруг Майоля было мало людей. Он любил уединение? Что было в его мастерской?

(ДВ) Это был человек одновременно очень одинокий и постоянно окруженный людьми. Настоящий художник способен работать где угодно. Мастерская еще не делает кого-то художником. Здесь, в Баньюльсе, Майоль работал в подвале. Я работала там вместе с ним. Еще он работал на своей ферме – и в помещении, и под