Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - Ален Жобер

поставить памятник Огюсту Бланки, выдающемуся революционеру, который входил во все республиканские заговоры между 1830 и 1871 годами и лет тридцать провел в тюрьмах. В то время Клемансо был президентом «Общества друзей Огюста Бланки». И эти писатели и художники пришли к нему, и Клемансо, как и все тогда, хотел памятник с фигурой в сюртуке и цилиндре. Майолю сказали, что сначала должен высказаться президент. Аристид всегда был человеком робким: он устроился в уголке и целый час слушал рассказ Клемансо о Бланки, о жизни и свершениях которого Майоль не знал ровным счетом ничего. Наконец Клемансо поворачивается к нему и спрашивает: «А вы, господин скульптор, каким вы видите этот памятник?» – «О, я, господин президент, вижу очаровательную женскую попку!» И он получил заказ. Это – «Скованное действие», которое находится в Пюже-Тенье, где родился Бланки, а также в Тюильри. Да, это всегда было женское тело. Он говорил: «Когда я вижу девушку, я вижу под платьем мрамор».

(АЖ) Когда вы встретились с Майолем в середине 30-х годов, вокруг него ведь было множество людей?

(ДВ) После смерти Родена Майоль стал самым знаменитым скульптором века. Он был первым французским скульптором, то есть вообще первым скульптором. Был Пикассо и он. Вот два художественных полюса того времени. Майоль уже сорок лет купался в славе, и вокруг него были люди со всего света. Он устраивал приемы. У него был скромный дом в Марли-ле-Руа, который он построил сам. И в воскресенье утром он там принимал. Это нужно было видеть – кого только не было в его небольшом саду!

(АЖ) Когда люди говорили, что вы просто созданы для Майоля, он как-то реагировал на это? Сам Майоль так говорил?

(ДВ) Это нельзя было не заметить, это было очевидно. Я действительно была его живой статуей, его ожившей идеей. И это было очень здорово! Потому что Майоль был особенным человеком. Аристид не работал, как другие художники, он все делал наоборот. Он жил в своем воображении, а не в реальной жизни. Просто с натурщицей ему было бы скучно. Модель необходима в первую очередь, чтобы вдохновлять художника, а затем – чтобы проверять, все ли верно, как говорил Сезанн, «сверяться с природой». Когда модель делает неожиданное движение, художник должен понять и усвоить это движение. Но Майолю натурщики и натурщицы были не так уж и нужны. У него все было в голове, в его воображении. Он говорил: «Я – скульптор неосязаемого». Зачастую он работал с моделью, но, как только та уходила, все переделывал. Все делал по-другому! И, как правило, то, что он создавал в одиночестве, было намного более интересным. Потому что в конечном счете он воссоздавал самого себя.

Ему не нравилось мужское тело – ни его архитектура, ни атлетические позы. Граф Кесслер, которому больше нравились мальчики, непременно хотел, чтобы Майоль делал и скульптуры мужчин. Но Майоль умел лукавить: «Вы знаете, господин Кесслер, я вот начинаю ваять мужчину, а в итоге всегда получается женщина». Он все выражал через женское тело. Воспоминания юности, его чувства и мысли проникали в памятники знаменитостям и мемориалы павшим. Он, по просьбе графа Кесслера, создал лишь одну мужскую скульптуру. Это «Велосипедист», для которой в 1907 году позировал Гастон Колен.

(АЖ) Майоль работал методом сборки, как Роден?

(ДВ) Нет, Аристид пользовался сборкой, лишь работая над монументальными скульптурами. До 1910 года он работал с глиной, а позднее – только с гипсом. Иногда он реализовывал один замысел в течение десяти лет. Для некоторых операций нанимал специалистов, но, как правило, работал один. Майоль всегда начинал с эскизов. Рисунок в его творчестве играет основную, фундаментальную роль.

(АЖ) Он делал много эскизов?

(ДВ) О да! И он терпеть не мог раздавать свои наброски. Но, когда бывал тронут, иногда мог что-то подарить. Например, во время войны, когда молодые женщины или художники переходили демаркационную линию, чтобы повидаться с ним. Или когда приходила очень красивая женщина, и он ей говорил: «Покажите-ка мне колено!» Он предпочитал хранить свои рисунки, ему их было жалко. Я спрашивала его: «Зачем вам столько эскизов? Что вы с ними будете делать?» Но нет, для него каждый рисунок был важен. Он хранил даже наброски, сделанные на скорую руку на конвертах или обрывках бумаги. И я, пятьдесят пять лет спустя, стала как он! Мне нужно обращаться к рисункам каждый день. Я рассматриваю их, я от них без ума! Когда я начинала свою карьеру, я продавала рисунки. А потом годами пыталась выкупить их.

(АЖ) Все примерно представляют, как пишут картину, но большинство понятия не имеет, как создается скульптура. Вот Майоль начинает работать, он уже сделал массу эскизов. Что дальше?

(ДВ) Сначала он прогуливается с блокнотом и всюду рисует. Рисует все, что видит: листок дерева, проходящую мимо женщину, детей… Можете посмотреть его тетради: он рисовал все подряд. И вот у него рождается замысел. Знаете, идеи не падают с неба. Они приходят через образы, движения. И некоторые движения преследовали Майоля всю жизнь. Я объясню вам это позднее.

Потом он ищет арматуру. Все скульпторы, которых я знаю, покупают арматуру. Но не Майоль! Он – нет! Он в пять утра идет на берег моря и смотрит, что принес прибой. Иногда море выбрасывает чудные вещи, иногда – совсем ничего. На берегу остаются ржавые железяки, ни на что не годные. Он благоговейно собирал этот хлам и мастерил из него свою арматуру. Она красивая, когда на нее смотришь, но опасная.

(АЖ) Почему?

(ДВ) Потому что арматура может упасть и сломаться. Он потерял так много скульптур, из-за морской арматуры. Я знала еще только одного человека, который так интересовался железными штуковинами, выброшенными морем или ржавеющими на суше, – это Пикассо.

(АЖ) Идея Майоля состояла в том, чтобы перенести случайность из мира природы в вызревание своего произведения?

(ДВ) Он считал, что этот очень старый железный хлам, который ему доставался, нес в себе частицу истории. У него было насыщенное прошлое. Майолю казалось, что принесенное морем красивее того, что можно было найти в магазинах. Думаю, он был прав.

(АЖ) А что происходило потом?

(ДВ) Потом он своими собственными руками изготавливал арматуру. И замешивал гипс. Но он был не из тех, кто действует по плану. Разумеется, замысел уже сложился у него в голове. Он начинал с ног, знаете, как гончары, и зарождающаяся скульптура росла вверх, словно растение. Это было удивительно. Она дорастала до определенной точки, и он останавливался и смотрел на нее. Потом делал следующую скульптуру, но всегда чуть другую. Ему были нужны «состояния», как он говорил. Но