Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - Брэнди Скиллаче

отделение неврологии». Одно это уже было исключительной удачей: Уайт создаст в больнице целое отделение, как сам Нулсен в свое время создал отделение нейрохирургии в Университетской клинике. Также Уайту был предложен пост доцента в медицинской школе: помимо операций, ему предстояло преподавать и заниматься наукой. Но Нулсен, зная, с кем имеет дело, самое приятное приберег напоследок. Если Уайт приедет в Кливленд, Нулсен даст ему возможность организовать лабораторию изучения мозга. Конечно, Уайту придется самому изыскивать финансирование посредством грантов (чем, собственно, и занято большинство научно-исследовательских лабораторий в стране), а начинать придется с небольшого помещения и со считаным числом сотрудников. Но при этом он получит свободу заниматься одновременно хирургией и научной работой. Уайт, не раздумывая, согласился. Он сообщил Патрисии и детям (а их было уже четверо – старшие сыновья Бобби и Крис, дочь Пэтти и Майкл, еще младенец), что они переедут на год раньше. Диссертацию Уайт будет заканчивать удаленно. «А еще мы купим дом побольше», – пообещал он жене.

ЛИМ, как сокращенно назвали лабораторию Уайта, открылась в сентябре 1961 года. Ей предоставили одну комнату на пятом этаже научного корпуса в главном комплексе «Метро» неподалеку от 25-й Западной улицы. Раньше помещение занимал доктор Байрон Блур, пионер изучения мозгового кровотока: он замерял, сколько крови поступает в мозг и оттекает от него, ставя опыты на макаках-резусах. Как сообщили Уайту, доктор Блур, отбывая в Университет Западной Вирджинии, оставил кое-какое оборудование: это позволит взяться за работу сразу, пока не начали поступать средства от грантов[100]. Тогда, как и сегодня, наука в любых учреждениях финансировалась преимущественно из федеральных источников, и Нулсен не сомневался, что в горячие дни космической гонки Уайт без труда найдет средства.

На своем двойном посту Уайт собирался побудить ординаторов и профессоров нейрохирургического отделения как можно плотнее сотрудничать с нейрофизиологами, биохимиками, эндокринологами и даже специалистами по экспериментальной психологии и инженерами[101]. Ему нужна была предельная широта знаний. Он начнет с изолирования мозга – для чего потребуется разработать и создать специальные машины и аппараты, которые соединят биологию с техникой, – но не остановится на этом. В его голове рождались новые методики и процедуры – и даже целое направление в неврологии. Уайт гордо заявлял, что его новая лаборатория «напишет книгу по нейрохимии»: в ходе экспериментов по изолированию мозга ему предстояло открыть базовые, но прежде неизвестные аспекты химии мозга и физиологии, «химические факты», без которых медики не могли бороться с болезнью Альцгеймера и подобными проблемами[102]. Но Уайт не забыл тот краткий, но опьяняющий опыт трансплантации и не переставал думать о пересадке мозга. Нулсену был нужен человек не чуждый азарта, – и, пожалуй, он нашел самого азартного. Уайту не терпелось приступить к работе.

Но переезд с семьей на новое место в 12 часах пути оказался не самой простой задачей – при всем его рвении. А уж рвения ему было не занимать. Хотя между Западом и СССР опустился железный занавес, Уайт знал, что отстает от Демихова. Может быть, советские ученые уже создали склады готовых органов? Сумел ли Демихов (не только хирург, но и физиолог по специальности) пересадить ногу? Если да, то с какими результатами? О медицинских достижениях Советов не доходило ни малейших известий.

Чего нельзя было сказать о советской космической программе. Каждый новый запуск усиливал международную напряженность. В 1960 году Эйзенхауэр предложил подписать договор о предотвращении размещения оружия в космосе (подобный тому, что разрабатывался для освоения Антарктики). Однако СССР не согласился на предложенные условия – и нисколько не скрывал военного характера своей космической программы[103]. Не скрывал он и своих успехов в космосе, сколь бы необычными они ни были. К январю 1961 года, когда президентом США стал Джон Кеннеди, Советский Союз уже запустил на орбиту целый зоосад, включая двух собак, кролика, 42 мыши, двух крыс и без счету плодовых мушек[104]. Новый президент унаследовал не только свежесозданное агентство космических исследований (NASA), но и неимоверное давление по поводу отставания в космосе. Пока речь шла о непилотируемых полетах, советники NASA были готовы на все. Но хуже, чем быть вторыми в космосе, предупреждали они, только одно – в гонке за лидерство первыми погубить астронавта[105]. Однако еще до конца года советский космонавт Юрий Гагарин совершил первый успешный полет на околоземную орбиту, поэтому Кеннеди решил удвоить бюджет NASA и объявил историческую лунную программу.

Через неделю после этого сорвавшаяся высадка в бухте Кочинос обернулась гибелью и пленением многих кубинских изгнанников, прошедших подготовку в ЦРУ[106]. Фидель Кастро подписал соглашение с СССР о размещении на кубинской территории советских ядерных ракет. Целых 13 дней в октябре 1962 года люди встревоженно внимали теленовостям. В конце концов Советский Союз согласился убрать ракеты с Кубы, если американцы уберут свои ракетные базы из Турции. К концу следующего месяца разоружение завершилось. Это послужило важным уроком для администрации Кеннеди. В холодной войне выигрывает тот, кто наступает, маскируясь оборонительной риторикой, – дипломатия много эффективнее угроз. Точнее других сказала об этом историк Одра Вулф: по ее словам, Соединенные Штаты с удвоенной энергией принялись разворачивать свой план «победить в холодной войне путем мира, процветания, сотрудничества…» – и, самое главное, пропаганды[107]. Началась война красноречия, в ходе которой нужно было завладеть воображением народа, а если необходимо, и внушить страх. Кеннеди понял то, что советские хозяева Демихова понимали еще в 1959 году, когда разрешили журналистам Life буквально привести его двухголовую собаку в гостиные простых американцев: инновации и прорывы в хирургической науке можно превратить в шахматные фигуры для большой политической игры. Обе гонки, на орбите и в операционной, можно использовать на благо государства.

Мозг не чувствует боли, хотя отвечает за передачу болевых сигналов по всему организму. Мозг не качает кровь, но без его команд органы перестанут работать. Это запредельно сложное устройство мощнее любого новейшего суперкомпьютера, оно более пластичное и прочное, чем можно предположить, исходя из его нежной структуры, и умеет управлять всем. Но не в пример черно-белым фильмам, где какой-нибудь очередной доктор Франкенштейн крадет заспиртованный мозг и вкладывает в пустой череп свежему мертвецу, в реальности работа с живым мозгом требует тщательной подготовки. Лаборатории Уайта предстояло ответить на многие вопросы. Как измерить количество прозрачной спинномозговой жидкости, циркулирующей в головном и спинном мозге, чтобы поддерживать ее давление и не повредить мозг? Какие инструменты могут понадобиться, чтобы обнажить базилярные артерии, тонкие и мелкие сосуды, запутанные, как сцепившиеся ветви живой изгороди? Сколько кислорода и сколько крови – и при какой температуре – будет достаточно для жизни? Помогут ли все эти расчеты с помощью аппаратов поддерживать