Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - Брэнди Скиллаче

Уайт с коллегами вскрывали собаке грудь, чтобы получить доступ к сосудистой системе, питающей мозг, и применяли ледяной солевой раствор, чтобы «оглушить» систему: сосуды, питающие другие органы, оставляли теплыми. Мозг собаки переохлаждался и «отключался» – то есть прекращалось его кровоснабжение[92]. Без крови мозг не получает кислорода, и, следовательно, его клетки отмирают. Уайт предположил, что это зачастую и есть главная беда при черепно-мозговых травмах. Необратимый вред не всегда причиняется в момент самой травмы. Часто это происходит через три-четыре часа – из-за воспаления: организм реагирует на повреждение, заставляя жидкость поступать к месту травмы. Воспаленная ткань сдавливает пораженную область, сжимая и перекрывая спинномозговой канал, по которому в мозг проходят кровеносные сосуды. Какие-нибудь 30 секунд без крови, несущей кислород, – и человек теряет сознание; минута – и клетки мозга гибнут; три минуты означают непоправимые повреждения мозга. После пяти минут смерть неизбежна[93]. Но при переохлаждении картина меняется. Хотя солевая ванна на несколько минут останавливала кровообращение в мозге, после вывода из этого состояния собаки возвращались в сознание.

Уайт почувствовал азарт. Замедление метаболических процессов головного мозга снижает его потребность в кислороде. Хирурги, оперируя больного, выигрывают бесценное время – а если заморозить спинной мозг сразу после травмы, это останавливает развитие отека и спасает от гибели нервы и клетки головного мозга. «Мы победили! Мы справились!»[94] – вспоминает Уайт свои возгласы в момент открытия. Впервые он добился практических результатов: его метод будет спасать детей от полного паралича, позволит проводить сложные операции без угрозы отмирания мозговой ткани. А следующим шагом, конечно, должно было стать изолирование мозга целиком.

Для Уайта открылся целый мир новых возможностей. Если он сможет разработать методику экстракорпорального (внешнего по отношению к организму) охлаждения и согревания мозга, то почти обеспечит раздельное существование мозга и тела. А вдруг ему удастся искусственно снабжать мозг кровью и кислородом? Тогда у него будет мозг, способный существовать вообще без тела[95]. Но это случится не в клинике Мэйо.

Довольные полученными результатами, Дональд и Уайт продолжили совершенствовать методику перфузии на приматах. Руководство клиники видело в этих экспериментах перспективу – в будущем они могли бы привести к успешному излечению травм позвоночника – и сочло их более важными, чем работу над изолированием мозга. Практическое применение в хирургии перевесило научный интерес, но Уайт никогда не считал себя просто хирургом или в первую очередь хирургом. Он был прежде всего ученым. И стремился к большему.

Мы всегда прославляем порывы вдохновения, озарения, счастливые случайности. Историк Стивен Джонсон в своей книге об инновациях «Откуда берутся хорошие идеи»[96] приводит длинный список популярных образов – от «озарения» до «мозгового штурма»[97]. Однако инновации не берутся из ниоткуда. Они возникают в темных закоулках сознания, где ждут своего часа сонмы полуоформленных идей. Протоколы экспериментов по охлаждению мозга не явились Уайту в один миг: они складывались постепенно, с опорой на опыт его коллег по клинике Мэйо. И теперь, после первого успеха, Уайт хотел сделать то, что казалось поистине невозможным… но лишь потому, что это еще никому не удавалось. Если ты, берясь за дело, убежден в его осуществимости, то успех лишь вопрос времени. Уайт прокручивал проблему в голове, представляя все манипуляции в трехмерном виде. Он намеревался извлечь мозг из его защитной оболочки и, отсоединив от сосудов и артерий, поддерживать живым как можно дольше[98].

Демихов частично решил проблему изолирования мозга: он установил, что мозг собаки – вместе с головой и передними лапами – может продолжать жить при помощи «аппарата жизнеобеспечения», роль которого играет другое, более крупное животное. Но Демихов и не ставил перед собой более сложную задачу – полностью извлечь мозг, сохранив его сосудистую систему и непрерывно поддерживая кровоток. И главное: собака не может быть надежной моделью человеческого организма; чтобы получить достоверную модель, нужно продолжить опыты по изолированию мозга на приматах.

«С собаками просто», – говорил Уайт. Просто подружиться, просто работать, просто дрессировать, они недороги – и во всех других отношениях тоже мало похожи на человека. Простой мозг собаки не может по-настоящему заменить наш собственный. Уайту нужны были обезьяны, и вот с ними уже не «просто». С приматами, поскольку купить их было трудно, а стоили они дорого, мало работали в СССР, где война и нездоровая социальная политика подорвали экономику. Тем важнее было для Уайта экспериментировать именно на приматах. Нельзя отправить человека на Луну, заставляя дворняжек задыхаться в спутниках на околоземной орбите, и медицину не перевернуть в попытках, буквально и фигурально выражаясь, обучить старого пса новым трюкам. Но экспериментировать с приматами в Мэйо возможности не было, и Уайт не мог обойтись без финансирования и поддержки.

Собственная лаборатория

Уайта, выдающегося хирурга, широко известного по работе в клинике Мэйо, еще до защиты диссертации наперебой приглашали к себе многие научные центры. Основную массу приглашений можно было разделить на два вида: или место главного нейрохирурга, или руководство неврологическими исследованиями, но никогда то и другое сразу. Уайт отклонял все предложения. О чем он мечтал – и что ему все сильнее и острее требовалось, – так это о месте, где у него были бы пространство, свобода маневра и помещение для научной работы. То, что было у Мюррея и, несомненно, у Демихова. Жесткая структура отделений препятствовала его творческой мысли: не мог же он направлять энергию только в одно русло! Но в 1961 году, за год до официального получения ученой степени, Уайту поступило не совсем обычное приглашение на собеседование от человека по имени Фрэнк Нулсен из Кливленда (штат Огайо).

Восемью годами раньше доктор Нулсен, нейрохирург, стал профессором медицинской школы Университета Западного резервного района и одновременно начал работать в Университетской клинике Кливленда. Однако была проблема: в школе не существовало кафедры неврологии, и Нулсена наняли, чтобы он создал ее с нуля. К началу 1960-х Нулсен разработал всестороннюю программу неврологической ординатуры, включавшую в себя подготовку в Кливлендской городской больнице (вскоре переименованной в Cleveland Metropolitan General, сокращенно «Метро»), но поиск выдающихся талантливых преподавателей не прекращался. «Метро», служившая главной городской травматологической больницей, совсем не походила на клинику Мэйо. Лечиться в Мэйо люди ехали издалека. В «Метро» же приемный покой был заполнен жертвами дорожных аварий, людьми с огнестрельными ранениями и просто местными бедняками, которым больше некуда было обратиться за помощью[99]. Постоянный поток пациентов, часто безнадежных, выматывал хирургов, и они долго не выдерживали на такой работе.

На первый взгляд, должность в «Метро» никак не дотягивала до прежнего статуса Уайта, но Нулсен вынашивал грандиозные замыслы. «Сначала, – объяснил он Уайту, – ты организуешь у нас