Величайшее благо - Оливия Мэннинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне сегодня не везет… — начала она. Тут Якимова схватил за руку Хаджимоскос, тем самым дав ему повод отвернуться.
— Мне ужасно жаль, mon cher. Я вынужден к вам обратиться.
Якимов был готов к этому.
— Я могу взять банк, — сказал он.
Хаджимоскос выглядел потрясенным.
— Это невозможно, — ответил он. — Это всегда делает княгиня.
Понимая, что он либо проиграет фишки, либо раздаст их, Якимов передал весь выигрыш Хаджимоскосу.
— Передохну немного, — сказал он, и никто не стал удерживать его.
Официант обносил собравшихся бокалами с вином. Якимов попросил виски, но его не оказалось. Выпивка заканчивалась. Пора было уходить, но он так обессилел, что не мог даже дойти до своей комнаты. Он решил выпить еще, чтобы взбодриться, устроился с бокалом на диване и заснул.
В середине ночи его бесцеремонно разбудили. Его тянули за руки сразу несколько человек, включая Хаджимоскоса. Напуганный и полусонный, он вдруг понял, — не веря своим глазам, — что все гости оголились и совокупляются друг с другом по кругу. Он потерянно оглядывался в поисках спасения: может быть, его соплеменник, Фокси Леверетт, придет на помощь? Но Леверетта было не видать.
Стащив с него одежду, его втащили в круг, насмехаясь над его длинным, тощим телом. Женщина сзади барабанила по его ягодицам, а женщина спереди жаловалась на его вялость. Остаток ночи он уныло возился вместе со всеми, одетый лишь в носки и ботинки — один черный и один коричневый.
5
Назавтра в полдень Гарриет стояла на университетской лестнице, перед которой цыгане торговали цветами. Корзины были так плотно набиты жесткими сезонными цветами, что напоминали стожки сена. Среди великолепия гладиолусов, хризантем, канн, георгинов и тубероз порхали, словно тропические птички, цыганки и окликали прохожих:
— Эй, domnule! Frumosă. Foarte frumosă[21]. Двести леев… только для вас, только для вас сто пятьдесят! Для вас всего сто! Всего пятьдесят!
Прохожие непреклонно шествовали мимо, и вслед им несся протяжный крик, отчаянный, словно паровозный свисток в ночи: «Domnule… domnule!» — но стоило появиться новому пешеходу, как крики вновь набирали силу. Торговля шла пронзительно и драматично. Если покупатель решал прибегнуть к крайней мере и уйти, то цыганка семенила за ним следом и, высокая, худая и яркая, в окружении голубеподобных румынок напоминала фламинго или журавля.
Цыганки щеголяли в старых вечерних платьях, которые покупались в лавках подержанных товаров, расположенных у реки. Они обожали яркие краски, рюши и легкий шифон. Со своими буйными шевелюрами, бесстыдным смехом, в розовых, сиреневых, лиловых и изумрудных одеждах, они выглядели воинствующей оппозицией идеалам румынского среднего класса.
Наблюдая за цыганами, Гарриет увидела, как между ними появилась Софи и начала яростно торговаться над корзиной поменьше. Когда сделка была завершена, Софи поднялась по университетской лестнице и приколола букетик пармских фиалок к поясу платья и еще один — к груди. Вдруг она энергично замахала, и Гарриет, которая стояла в стороне, вне поля ее зрения, обернулась и увидела в дверях Гая. Софи бросилась к нему:
— Я сказала себе, что встречу тебя тут, и встретила! Всё как раньше!
Ее печали, какими бы они ни были, и война — всё было позабыто.
Увидев жену, Гай сказал:
— А вот и Гарриет.
Его слова были простой констатацией факта, но Софи усмотрела в них предостережение. Она ахнула, прижала к губам палец, огляделась в поисках Гарриет, а увидев ее, изобразила равнодушие. Когда Гарриет подошла к ним, Софи утешающе улыбнулась Гаю. Пусть он не винит себя за это неудобство в лице жены, говорила ее улыбка.
— Вы идете обедать, да? — спросила она.
— Мы собирались прогуляться по парку Чишмиджиу, — сказал Гай. — Наверное, там же и пообедаем.
— Что вы! — воскликнула Софи. — В Чишмиджиу в такую жару просто невыносимо. И там такое ужасное дешевое кафе.
Гай с сомнением взглянул на Гарриет, ожидая, что она предложить поменять планы, но Гарриет просто улыбнулась.
— Мне очень хочется в парк, — сказала она.
— Пойдем с нами? — спросил Гай Софи. Когда она принялась жаловаться, что это невозможно, что сейчас слишком жарко и у нее разболится голова, он успокаивающе пожал ей руку. — Тогда давай завтра поужинаем. Мы идем к «Капше».
Когда они перешли дорогу, направляясь к парковым воротам, Гарриет обратилась к мужу:
— Мы не можем себе позволить каждый вечер ужинать в дорогих ресторанах.
— Мы так выигрываем на черном рынке, — ответил он, — что можем иногда сходить к «Капше».
Гарриет оставалось только гадать, понимает ли он, что можно, а что нельзя позволить себе на двести пятьдесят фунтов в год.
Какой-то крестьянин привез в город целую телегу дынь и разложил их у входа в парк. Он заснул, устроившись между ними, прикрыв глаза рукой. Здесь были дыни всех размеров; самая маленькая не превышала величиной теннисный мячик.
— Никогда раньше не видела столько дынь, — заметила Гарриет.
— Это Румыния.
Дынное изобилие произвело на Гарриет отталкивающее впечатление. Ей вдруг привиделось, что вся эта пылающая золотистая масса вовсе не инертна, что на самом деле дыням присуще всевозрастающее коварство, и если оставить их без присмотра, то однажды они захватят весь мир.
Услышав голоса, крестьянин проснулся и предложил им купить самую большую дыню за пятьдесят леев. Однако Гаю не хотелось таскать ее с собой, и они покинули облако дынного запаха, тут же оказавшись в облаке землистого аромата парка. Гай повел Гарриет по боковой дорожке, куда выходили окна квартир. Указав на террасу на первом этаже, он сказал:
— Тут живет Инчкейп.
Гарриет с завистью рассматривала кованые стулья на террасе, каменную вазу и розовую пеларгонию.
— Он живет один?
— Да, если не считать его слуги Паули.
— А нас туда пригласят?
— При случае. Он не любит принимать гостей.
— Странный он человек, — сказала она. — Такой нетерпеливый и тщеславный — что за этим кроется? Чем он там занят наедине с собой? В нем чувствуется какая-то тайна.
— Живет своей жизнью, как и все мы, — ответил Гай. — Тебе-то какое дело?
— Это естественный интерес.
— Что же интересного в частной жизни окружающих? Нам должно быть довольно того, что они сами хотят нам показать.
— Мне это интересно. Тебя занимают идеи, меня — люди. Если бы ты больше интересовался людьми, то меньше бы их любил.
Гай не ответил. Гарриет полагала, что он размышляет над ее словами, но, когда он заговорил снова, стало ясно, что он вовсе не думал об услышанном. Он рассказал, что Чишмиджиу раньше был личным садом какого-то турецкого водного инспектора.
Весенними и летними вечерами парк ярко освещался и был невероятно красив.
