В садах Лицея. На брегах Невы - Марианна Басина

Не было ни вина, ни бокалов, ни рюмок, ни трубок… А вот «педант» — гувернер действительно был. Все раскрылось из-за излишней веселости Тыркова. Этот добродушный, туповатый малый (его лицейское прозвище было Кирпичный брус) так развеселился, что обратил на себя внимание дежурного гувернера. Заметил гувернер и странную беготню. Доложил Фролову.

После ужина в зале началось разбирательство. Фролов требовал выдать зачинщиков. Иначе, грозил он, будут наказаны все.

Пушкин, Пущин и Малиновский, чтобы не подводить товарищей, взяли вину целиком на себя.

Фролов из тупости, Гауэншильд из подлости поспешили донести о случившемся министру.

Министр потребовал объяснений у Конференции Лицея. Конференция запросила о происшествии Фролова. Тот сообщил: «На полученное мною от 5-го октября за № 85 Отношение, которым требует Конференция подробного изъяснения вины воспитанников Лицея Малиновского, Пущина и Пушкина, сим честь имею объяснить: что во время моей отлучки на одни сутки прошедшего месяца 5-го числа в С.-Петербург для некоторых личных донесений Его Сиятельству Господину Министру Народного Просвещения вышеупомянутые воспитанники уговорили одного из служителей принести им в их камеры: горячей воды, мелкого сахару, сырых яиц и рому; и когда было все оное принесено, то отлучились без позволения дежурных гувернеров из залы в свои камеры, где из резвости и детского любопытства составляли напиток под названием: гогель-могель, который уже начали пробовать. Как в самое то же время узнали, что я возвратился и пришел в зал, где и они уже находились; но я, немедленно узнав об их поступке, исследовал подробно и найдя их виновными наказал в течение двух дней во время молитв стоянием на коленях, о чем и донесено мною лично Его Светлости».

Прочитав донесение Фролова, Разумовский не согласился со столь мягким наказанием. Он примчался в Лицей, метал громы и молнии. «Преступники, — заявил он, — понесут строгую кару. Какова она будет, решит Конференция Лицея».

Конференция решала долго. Тем временем один из «преступников» — воспитанник Пушкин заболел простудою и был уложен в лицейскую больницу.

В больнице у доктора Пешеля

Лицейская больница во втором этаже была невелика. Заведовал ею доктор Франц Осипович Пешель. В 1811 году, когда открылся Лицей, было ему двадцать девять лет. Незадолго до этого его вывез из Моравии на русскую службу министр внутренних дел князь Куракин. Так молодой словак Пешель стал софийским уездным лекарем. Софией называлось предместье Царского Села.

Жил Пешель тут же, лечил весь высший свет «казенного городка». Приезжая в Лицей, привозил он воспитанникам царскосельские новости, происшествия, анекдоты. Он не очень правильно говорил по-русски, но был веселым собеседником. Словечки и выражения «нашего знаменитого Пешеля» (он, например, говорил «чинить» вместо «лечить») запомнились на всю жизнь.

Лицеисты любили добряка доктора, но не забывали его в своих эпиграммах и «национальных» песнях.

Известный врач ГлупонПошел лечить Дамета; —Туда пришедши, вспомнил он,Что нету с ним ни мази, ни ланцета;Лекарства позабыв на этот раз,Дамета тем от смерти спас.

Однажды Лицей взбудоражило неожиданное известие. Оказалось, что дядька Константин Сазонов, надзирающий за воспитанниками, — разбойник. Он совершил в Царском Селе и в его окрестностях несколько убийств. Злодея схватили и предали суду. А Пушкин сочинил эпиграмму, в которой для красного словца вместе с Сазоновым помянул и Пешеля.

Заутра с свечкой грошевоюЯвлюсь пред образом святым:Мой друг! остался я живым,Но был уж смерти под косою:Сазонов был моим слугою,А Пешель — лекарем моим.

Это была, конечно, только шутка. Пешель в Лицее никого не уморил. Койки лицейской больницы обычно пустовали. Свежий воздух, режим, правильное питание, гимнастические упражнения, чистота белья и тела благотворно влияли на здоровье воспитанников. Доктор Пешель весьма справедливо говорил, что для здоровья самое важное — «спокойствие души, телесные упражнения, диэта, как качественная, так и количественная, вода».

Пушкин не жаловался на здоровье. Все же за шесть лицейских лет он несколько раз попадал в больницу. Чаще всего с простудою, как-то с опухолью шейных желез. А бывало, что с «ушибом щеки», «ушибом руки», просто ушибом, с головною болью — диагнозами не слишком серьезными. Пушкин, как и его товарищи, не прочь был полежать в больнице денек-другой, понежиться в постели, поесть крепкого бульона, поболтать с доктором Пешелем, который одинаково охотно лечил и настоящих больных и мнимых.

В больницу Пушкин захватил с собой книги, бумагу, перья и, лежа в постели, не тратил время попусту — читал, сочинял стихи. Болел Пушкин недолго. А когда выздоровел, узнал, каково наказание за «гогель-могель».

Конференция постановила, чтобы виновные, во-первых, в течение двух недель выстаивали на коленях утреннюю и вечернюю молитвы, во-вторых, были смещены на время за обеденным столом на последние места и, в-третьих, занесены «с прописанием виновности и приговора» в черную книгу. Дядьку Фому уволили из Лицея.

Таково было решение начальства.

«Вообще это пустое событие, — писал Пущин, — (которым, разумеется нельзя было похвастать)… наделало тогда много шуму и огорчило наших родных, благодаря премудрому распоряжению начальства. Все могло окончиться домашним порядком, если бы Гауэншильд и инспектор Фролов не вздумали формальным образом донести министру…».

Прошло немного времени, и история с «гогель-могелем» стала забываться. Тем более что все в Лицее были заняты другим: воспитанникам предстояли вскоре публичные экзамены при переходе с начального курса на окончательный.

«В садах Лицея»

Из-за беспорядка, «безначалия» с экзаменом опаздывали. Должны были провести его в октябре 1814 года, а перенесли на январь следующего, 1815-го.

«Знаешь ли что? — писал Илличевский Фуссу. — И мы ожидаем экзамена, которому бы давно уже следовало быть и после которого мы перейдем в окончательный курс, то есть останемся в Лицее еще на три года».

Готовиться к экзамену начали заблаговременно. Разумовский строго-настрого приказал Конференции Лицея, чтобы все было чинно, гладко, заранее подготовлено и заранее отрепетировано.

Конференции и самой не хотелось ударить лицом в грязь. Но чем бы удивить высокопоставленных гостей?

Ответы на вопросы, чтение рассуждений на заранее данные темы — все это было обычным в подобных случаях. И было решено, чтобы профессор Галич уговорил воспитанника Пушкина написать к экзамену подобающее стихотворение. Что-нибудь торжественное. Лучше всего — оду.

Выслушав предложение профессора Галича, Пушкин сначала наотрез отказался. Сочинять к экзамену оду и читать ее публично? Вдохновляться по заказу? Ни за что! Он терпеть не может од, а тем более заказных. И о чем писать? О великих деяниях министра Разумовского?

Но Пушкин любил Галича, а Галич был красноречив.

О чем писать? Пусть Пушкин оглянется вокруг. Он в Царском Селе. Здесь на каждом шагу памятники русской славы. Неужели он равнодушен к героическому прошлому родного народа? Неужто оно ничего не говорит его воображению и сердцу?

После длительных уговоров Пушкин наконец согласился. Хорошо, он напишет к экзамену стихи. Но о чем писать, было все же неясно.

Теперь он подолгу бродил по осеннему царскосельскому парку, погруженный в свои мысли.

Если бы Галич попросил его написать стихи о лицейской жизни, тут не пришлось бы задумываться. Можно было бы, например, описать, как три раза в день строили их парами и водили в этот парк подальше от дворца, на Розовое поле. Розовым это поле было только по названию. Когда-то, при Екатерине II, здесь действительно росли и благоухали розы, но они перевелись. Остались лишь название да окруженная деревьями просторная лужайка, очень удобная для игр и беготни. Здесь разрешалось им резвиться.

Вы помните ль то Розовое поле,Друзья мои, где красною весной,Оставя класс, резвились мы на волеИ тешились отважною борьбой!

Боролись все, кроме Дельвига. Он предпочитал стоять в стороне и наблюдать. Особенно интересно было смотреть, когда боролись Лиса-Комовский и граф Сильверий Брольо. Начинал всегда Комовский. Искоса поглядывая на силача Брольо, он будто невзначай задевал его. Тот не оставался в долгу, и борьба начиналась.

Граф Брольо был отважнее, сильнее,Комовский же — проворнее, хитрее;Не скоро мог решиться жаркий бой.Где вы, лета забавы молодой?

Можно было бы рассказать в стихах и о том, что весною, зимою, осенью, когда «августейшее семейство» не жило в Царском Селе, парк принадлежал им, лицеистам. Тогда-то они беспрепятственно носились повсюду, не боясь наткнуться где-нибудь в аллее на сутуловатую, грузную фигуру царя. Они бегали по лужайкам, гонялись взапуски по мостикам, забирались в беседки и гроты, проникали в самые отдаленные уголки всех трех парков — Екатерининского, Александровского и Баболовского.