Дембель неизбежен! Армейские были. О службе с юмором и без прикрас - Петр Павлович Васюков

class="p1">И вот каждый раз, когда позволяли обстоятельства, после войны Талгат возвращался в город своей юности, где был установлен ему бронзовый бюст. Этот маленький довоенный одноэтажный Фрунзе его взрастил, выучил, поставил на крыло. Единственным украшением города тогда была роскошная панорама гор киргизского Ала-Тоо. Самые высокие вершины его поднимались ледовым ансамблем над междуречьем Ала-Арчи и Аламедина. Вторым украшением были сады и парки. Трудно сейчас поверить, что город был основан в полупустыне. Администрация города, простые горожане в довоенный период сделали всё возможное, чтобы превратить Фрунзе в город-сад. Каждый горожанин обязан был рядом с домом вдоль улицы высадить не менее 25 деревьев, каждый приезжий купец обязан был с дохода своей торговли выделить средства на озеленение города.

И почти каждое возвращение в юность Талгата было связано с посещением им его же памятника. Он понимал, что Родина отметила его собственные заслуги. Но этот памятник стал напоминанием всем горожанам о Великой войне. И относился он к собственному изображению со смешанными чувствами: и гордился собой, и удивлялся своей судьбе, и презирал себя бронзового. Потому и позволял себе после ресторана подойти к своему памятнику и помочиться на постамент.

Стоя перед своим изображением, он, сначала подполковник, а потом и полковник в отставке, с сочувствием смотрел на себя, молодого капитана, у которого только начиналась жизнь и были непонятные перспективы. Тогда, в прошлом, его окружали боевые друзья, которые не дожили до победы. Это в первую очередь командир эскадрильи Герой Советского Союза майор Степан Демьянович Пошивальников – удивительно простой украинский парень, храбрый до безумия лётчик, обретший крылья в знаменитой Качинской авиашколе. Поднимаясь в небо вместе с ним, Талгат понимал, что нет предела мужеству и героизму советского человека, когда он защищает от врагов святая святых – свою любимую Отчизну.

Где его стрелок по фамилии Яковленко – здоровый и большой парень, спасший ему жизнь? Когда их самолёт был сбит над занятой фашистами территорией, он, как пёрышко, схватил своего раненного командира и понёс по гуще леса, удаляясь от погони, но подорвался на минном поле и умер.

С гордостью дважды герой Талгат Бегельдинов вспоминал о своём заключительном полете над Прагой 10 мая 1945 года. Тогда часть города не приняла капитуляцию, что угрожало новыми разрушениями. Капитан Бегельдинов получил приказ всей своей штурмовой группой в составе 24 самолетов в полном вооружении пролететь на бреющем полете над гитлеровцами. Но без единого выстрела. Приказ был выполнен. Звено за звеном самолеты с оглушительным ревом пролетали над головами эсэсовцев. Тогда они сложили оружие.

И вот стоящий перед своим памятником герой вынужден отмахиваться от надоедливых милиционеров, которые в силу молодости или отсутствия опыта не могут понять мотивы странного поведения пожилого ветерана, не знают его и его подвигов, и не могут понять разговора героя с самим собой.

– Это мой памятник! Что хочу, то и делаю! – говорил он стражам порядка. – И почему здесь нет моих орлов из эскадрильи? А ты стой, капитан! Тебя ещё спишут в 33 года из авиации и будешь ты перебиваться на разных почетных и не очень почетных должностях. И будешь кочевать по городам и весям, и заливать память о войне горькою… А пацанов не вернуть. Что толку от твоей молодости, красоты и твоих звёзд?

Примерно так всегда проходили свидания ветерана со своей юностью. И ходили легенды о них по всему городу. И были в этих встречах нерастраченная удаль, бунтарский дух штурмовика и светлая память о погибших товарищах. Но не было куража и гордыни!

Бегельдинов Талгат Якубекович, дважды герой Советского Союза, умер в Алма-Ате в звании генерал-майора. Он прожил долгую жизнь за своих погибших штурмовиков. Памятник, где он в бронзе запечатлён капитаном, сейчас расположен на пересечении улицы Московской и бульвара Молодой гвардии в городе с новым названием Бишкек. Много чего произошло с его первого установления. К нему приходят разные люди – ветераны и молодёжь – воздают должное отважному лётчику. И, естественно, не позволяют себе такого дерзкого, даже хулиганского отношения к бюсту, которое позволял себе сам герой.

На то он и Герой!

Герой своего времени (Из Валькиных рассказов)

Санкция на убийство

Когда кончается сессия и вместе с августом к тебе в душу закрадывается бархатный сезон, когда предстоящие каникулы кажутся длинными, как путь до вагона-ресторана поезда № 61/62 Москва-Нальчик, мы выходим из ворот военного училища и торопимся к стоянке такси.

С Валькой мне ехать только до станции Шевченко, а дальше приходится коротать дорогу одному. И это особенно тоскливо после того, как побудешь рядом с такой неугомонной натурой. Валька может пристыдить молоденькую официантку, в пельменной на углу Советской и Гагарина, в том, что у него нет денег, и заставит дать ему порцию пельменей просто так, за его наглую улыбку. В кафе «Ветерок» (по – Валькиному – «Сквозняк») он представляется сыном Героя Советского Союза Иван Палыча и в который раз заверяет своих собутыльников в том, что в ближайшее время он уезжает учиться на полковника. Из всех воинских званий ему почему-то нравится больше всего полковник. «От него рукой подать до полководца», – поясняет Валька.

В городском транспорте от него можно ожидать, что угодно. В лучшем случае он будет рассказывать через весь салон о том, как ему аплодировали в Сопоте и каких девочек видел на Балатоне. При этом он внимательно поглядывает на других пассажиров, замечает их реакцию, вернее, их разинутые рты или недоверчивые взгляды, и начинает говорить со мною на только ему понятном диалекте. Ни с того, ни с сего ляпнет: «Шугарымбарум, шугарум штурм!» Потом переведет в сотый раз для меня известное: «В переводе с якутского на кабардинский – не губи менэ, не мучай, я морожена хачу». Посмотрит по сторонам и оценит внимание. Ему не важно, каким способом оно привлекается – лишь бы оно было.

Но сегодня Валька спокоен. По-деловому сосредоточен. Мы устроились в купе поезда, который за сутки – полторы нас отвезет домой. Иван Сергеевич Тургенев, глядя на нас, сказал бы, что мы сибаритствуем. Я думаю, лежа на верхней полке с журналом в руке, что блаженствую. А Валька – «балдеет». Он сидит за столиком нашего купе, пьет вино с незнакомым мне армянином лет тридцати и настойчиво выспрашивает у попутчика, почём в Кировакане [25] апельсины. Тот что-то мычит, уже изрядно выпивши, и пытается лечь на полку. Улечься ему никак не удаётся, так как Валькина лапища всякий раз подвигает его к