Дембель неизбежен! Армейские были. О службе с юмором и без прикрас - Петр Павлович Васюков

в тот день у Эдуарда Александровича дела с утра как-то не заладились. Да, и накопилось их порядком. Подходил день представления донесения в политуправление округа о политико-моральном состоянии личного состава за прошедший месяц. Требовалось подготовить справку о состоянии воинской дисциплины. Из округа просили организовать встречу артистов, приезжающих с шефским концертом. К тому же, по графику ответственных по дивизии (был такой для заместителей командира дивизии) он ночью проверял несение службы в карауле. Не выспавшийся, озабоченный, он встречал новый день не в бодром настроении. И этот день ничего хорошего не сулил. А тут ещё очередное совещание начальника ракетных войск и артиллерии округа в 11.30 в автопарке 217 артполка.

Подождав старшего начальника в назначенном месте ровно десять минут и предупредив командира дивизии, он убыл на служебной машине в штаб, чтобы в кабинете заняться бумагами, которые за него никто не мог сделать. За столом долго не мог сосредоточиться и решить, с чего начинать. Периодически он выдвигал ящик стола, поглядывал на пачку сигарет и не решался закурить. Вообще-то он курил редко и считал себя некурящим, но иногда ему хотелось расслабиться, изображая сибаритствующего гусара. Сегодня с гусаром никак не получалось.

Внезапно без стука, стремительно в его кабинет влетел начальник ракетных войск и артиллерии округа генерал-лейтенант Кузьмин. Перед собой он подталкивал в спину молодого командира 217 артполка подполковника Шевчука.

– Вы почему, товарищ начальник политотдела, не привлекаете этого зарвавшегося и вконец обленившегося подполковника к партийной ответственности? – так сверхкатегорично прозвучал вопрос-требование из уст Кузьмина.

От неожиданности появления незваных посетителей и от такой беспардонности начальника Эдуард Александрович ударил кулаком по столу, вскочил навстречу вошедшим, и от его спокойствия не осталось и следа.

– А вы почему врываетесь в кабинет начальника политотдела дивизии без стука? Я назначен на эту должность по решению военного отдела ЦК КПСС и мне лучше знать, кого и за что привлекать к партийной ответственности, – это было сказано в лицо генералу Кузьмину. А командиру полка начальник политотдела бросил:

– А вам, товарищ подполковник, я руки не подам, если ещё раз увижу, что с вами как с нашкодившим мальчишкой будут обращаться какие-то зарвавшиеся начальники. Идите и командуйте полком!

Эдуард Александрович повернулся к генералу, который успел присесть на стул напротив его стола и выглядел растерянным. Поддержки его воспитательного порыва не получилось. Более того, он был публично, если не оскорблен, то никак не поддержан. Начальник политотдела взволнованно прошелся по кабинету, сел за стол и посмотрел на Кузьмина. Наступила пауза, которой каждый из них пытался найти оправдание и которую надо было кому-то прерывать.

– У тебя сигарет нет? – робко, как-то заискивающе спросил Кузьмин.

Эдуард Александрович отодвинул ящик стола (всё-таки свершалось то, что недавно хотелось), достал пачку сигарет и дрожащей рукой протянул её генералу. Тот такой же дрожащей рукой с трудом вытащил сигарету из пачки. Вдвоём они кое-как раскурили сигареты и молча уставились друг на друга.

– Вот жизнь какая гадская, – спокойно и даже жалостливо сказал генерал. Хотя было сказано грубее и не совсем литературным языком. – Всё куда-то бежим, всё торопимся…

– Не говорите, Владимир Иванович! Всё на нервах. Где тут в души заглядывать? Какой тут индивидуальный подход в воспитательной работе? Какая тут гештальтпсихология?

– Что ты сказал? Это на каком языке прозвучало? Да, ладно… Не объясняй – почитаю. А ты можешь быть резким, Эдуард Александрович. Не ожидал!

– Так, ведь есть с кого брать пример, Владимир Иванович!

– Неужели я таким со стороны могу казаться?

– Не только казаться, но и быть, Владимир Иванович!

– Ну, ты, брат, не обижайся на меня. Я ведь за дело переживаю.

– Все мы переживаем за дело. Но, видимо, по-разному.

Они расстались успокоенными и довольными взаимопониманием, которое так неожиданно установилось между ними.

Вскоре Эдуард Александрович был переведен в Москву на преподавательскую работу в академию. Они поздравляли друг друга с праздниками. Чаще звонил генерал Кузьмин, он предлагал воспользоваться его служебной машиной: до аэропорта или вокзала, или просто по каким-либо делам. Эдуард Александрович благодарил и от таких предложений отказывался. Всегда было видно, что Кузьмин как-то хотел сгладить ту неловкость, случившуюся когда-то в кабинете начальника политотдела. А Эдуард Александрович четко помнил звук треснувшего на столе стекла, когда он в сердцах ударил по нему, выскакивая навстречу растерявшемуся генералу.

Об отношении к собственной славе (Бегельдинов Т. Я.)

Я памятник воздвиг себе…

А. С. Пушкин

Личное присутствие вредит славе

Франческа Петрарка

Проза жизни и героика, возвышенное и низменное, прекрасное и безобразное – как часто эти два начала сочетаются в одном и том же событии, историческом факте или в конкретном человеке. Как часто мы находим смешное в трагедии и, наоборот, в смешном нам видятся оттенки героизма и трагедии. И никуда нам не деться от разнообразных проявлений законов материалистической диалектики, которые направляют нас и объясняют всё сущее на земле. Но нельзя объяснить, как люди – каждый на свой лад – относятся к собственным успехам и достижениям.

В городе Фрунзе [24] на улице XXII партсъезда, переходящей в Ленинский проспект, когда-то стоял бронзовый бюст – памятник дважды герою Советского Союза лётчику-штурмовику капитану Талгату Якубековичу Бегельдинову. Была такая практика. Стоял он в соответствие с Указом Президиума Верховного Совета СССР (01.08.1939 г.) «О дополнительных знаках отличия для Героев Советского Союза», в котором статья 3-я гласила: «Герой Советского Союза, совершивший вторичный героический подвиг… награждается второй медалью “Герой Советского Союза”, и… сооружается бронзовый бюст на родине Героя». Так советское государство отмечало особо отличившихся своих сынов.

Молодой казах Талгат Бегельдинов, выросший во Фрунзе, отличился не раз. За годы войны 305 раз поднимал он воздушную машину в бой, сбил пять самолетов сам и два – в составе группы. С воздуха уничтожил более 20 танков, два локомотива, вагоны с техникой и живой силой, а также несколько артиллерийских установок. Потому что он был штурмовиком. А штурмовикам давали звание Героя после 1943 года за 50–60, а позже – за 80 боевых вылетов. У Талгата первая звезда была за выполнение 155 боевых вылетов (на 27 июня 1944 года); второй звездой был награждён за выполнение 275 боевых вылетов (на 15 марта 1945 года). После он будет вспоминать, что больше всего любил вылетать на разведку и бомбёжку танков. На бомбардировку аэродромов он, как и все, уходил с тяжелым сердцем, потому что знал: выжить есть шансы у 10 % вылетевших, а у 90 % – шансов не было вовсе. Но ему везло.