Наш испорченный герой. Встреча с братом - Мун Ли

Я принял предложение профессора Лю так, как соглашаются участвовать в преступлении, и на следующий день он прислал ко мне в отель господина Ким Хан Чжо. У этого человека были обширные связи с Севером. Его жена была родом из Северной Кореи и ещё до замужества легально жила в Яньцзи. Все её родственники оставались в КНДР: родители жили в Чхонджине, а три дяди — соответственно в Пхеньяне, Ыйджу и Хверёне. Мне был нужен человек именно с такими связями: письмо от отца, которое я получил в середине восьмидесятых, пришло из Пхеньяна, а один из моих родственников, уехавший в Японию, писал недавно, что встретил моего отца в Чхонджине. Я записал всё, что знал об отце, и отдал бумагу господину Киму вместе с тремя тысячами долларов. Чтобы набрать такую сумму, мне пришлось занять деньги у других участников семинара. Но это был ещё не гонорар за услуги, а только деньги на текущие расходы. Киму же я обещал как минимум двадцать тысяч юаней комиссионных и, кроме того, заверил его, что если возникнут дополнительные расходы из-за высокого положения моего отца в Северной Корее, то я готов компенсировать их безо всяких вопросов. Участие профессора Лю скрепило договор и способствовало доверию между нами.

Такие деньги были целым состоянием для господина Кима, и, видимо, поэтому в утро моего отъезда он пришёл ко мне вместе с женой и развернул передо мной самые радужные перспективы. Очень может быть, заверял он, что удастся устроить свидание с отцом уже этой зимой, то есть месяца через два. А если нет — то по крайней мере следующей весной. Он уповал на коррупцию среди северокорейских чиновников среднего звена, ни один из которых не способен устоять перед всемогущим долларом.

Но, несмотря на эту уверенность господина Кима, дело так и не сдвинулось с мёртвой точки. Я и с самого начала не разделял его оптимизма, но всё-таки не ожидал того, что за всю зиму не получу от него ни одной весточки, а тем более того, что даже к летним каникулам не появится никаких новостей. Поскольку я замышлял нечто, запрещённое законами моей страны, то я не мог спрашивать его в письмах, как идут дела, или передавать что-то через оказии. Целый год я провёл в безвестности и волнении. За это время были установлены дипломатические отношения между Южной Кореей и Китаем, и это обстоятельство ещё больше подстегнуло моё нетерпение. Опасность, о которой предупреждали меня в органах, теперь, похоже, была позади.

В январе этого года профессор Лю приехал по приглашению родственников в Сеул. При встрече он сразу сообщил мне страшное известие:

— Мне очень тяжело вам это говорить, но я узнал, что ваш отец умер прошлым летом. Господин Ким сообщил мне об этом только недавно. Жена Кима болела несколько месяцев, и потому ваше дело затормозилось. А потом ему стало так совестно, что по его вине вы потеряли последний шанс встретить отца, что он стал избегать меня. И похоже, что он потратил все деньги, что вы ему дали, на поездки в Северную Корею, пытаясь узнать, где жил ваш отец.

Потом он сделал новое предложение — не знаю, была ли эта идея его собственной или Кима:

— Господин Ким, конечно, понимает, что деньги надо вернуть, раз теперь выполнить условия вашего договора нельзя. И это сильно его беспокоит — где же он найдёт такую сумму? Но есть такая мысль: а что, если вместо отца вы встретитесь с одним из ваших братьев? Ведь у вас их несколько там, на Севере.

Честно говоря, это предложение тогда меня не слишком заинтересовало. Наверное, потому, что я был в тот момент совершенно опустошён. Полвека любви, ненависти, надежд и разочарований вдруг испарилось в одну секунду. Как осознать, что предмет моих надежд и обид, который преследовал меня со времён юности и вплоть до сего дня, — вдруг исчез мгновенно, как порыв ветра? Я знал, что отец стар, и потому спешил увидеться с ним. Но осознать, что его больше нет, я не мог — наверное, потому, что в моей памяти он всегда оставался тридцатипятилетним.

Я ничего не ответил профессору Лю. Вернувшись домой, я продолжал думать только о смерти отца. Мне надо было принять много решений в связи с его смертью — начиная с того, говорить или не говорить об этом матери, и заканчивая традиционными ритуалами, которых требовала смерть отца от меня как от старшего сына.

Мать ни разу не произнесла имени отца с того самого момента, когда узнала в середине восьмидесятых, что у него в КНДР есть вторая жена и целых пять детей. По-видимому, она восприняла это как предательство, поскольку сама она с тридцати трёх лет, после побега отца на Север, хранила ему верность и посвятила себя полностью воспитанию нас, трёх детей. Как же сказать ей о его смерти?

Я не знал также, как быть с церемониями, которые мне следовало исполнить как старшему сыну. Следовало ли установить в храме предков портрет отца в особой нише? Надо ли было носить траур, хоть бы и с опозданием? Как отметить конец периода траура? Отмечать ли годовщины его смерти впоследствии? И где следовало заказать заупокойную службу — в буддийском храме или в христианской церкви? И следует ли сообщить властям о его смерти? И должен ли я сообщить совету нашего клана, который сейчас готовит новую генеалогическую книгу по нашей ветви? Или подождать, пока наступят более либеральные времена, чтобы моих братьев и сестёр из КНДР тоже включили в эту книгу? Ни одного из этих вопросов я не мог решить. У меня не могло быть стопроцентной уверенности даже в самом факте смерти отца, не говоря об её обстоятельствах и точной дате, — и при этих условиях кому я мог объявить о ней, не говоря уже о церемониях?

Конечно, надо было, по крайней мере, сказать матери. Но у мамы с начала зимы стали появляться симптомы болезни Альцгеймера, и неизвестно, какие последствия могло иметь такое шокирующее известие. Мне следовало узнать точнее об обстоятельствах смерти, чтобы что-то предпринять. И, осознав это, я стал всерьёз задумываться о предложении профессора Лю.

До того времени братья на Севере представлялись мне смутно — как некие абстрактные существа, которых я, может быть, встречу, если страна всё-таки когда-нибудь воссоединится. Но теперь по крайней мере одного из них мне предстояло увидеть во плоти. Я сказал профессору Лю, что хотел бы увидеть брата, и месяца через два получил письмо от господина Кима, в котором он при помощи шифра просил меня приехать в Яньцзи к определённому времени. Была середина семестра, но я без колебаний поспешил заказать билет. При этом оказалось, что, несмотря на установление дипломатических отношений, получить индивидуальную визу в Китай было совсем не просто. Более того, встреча с северным корейцем оставалась рискованным делом, поскольку враждебность двух стран нарастала, и я мог быть обвинён в тайных контактах с врагом. Мне пришлось отказаться от индивидуальной поездки и присоединиться к семидневному туру, который включал остановку в Яньцзи на пути к горе Пэктусан. День приезда туда точно совпадал с назначенной мне датой, так что я покинул Сеул как член туристической группы.

Господин Ким ужасно утомлял меня своим вниманием, так что мне пришлось достаточно прозрачно намекнуть, что ему пора уходить. Только оставшись один, я понял, насколько я устал. Меня утомила совершенно для меня неинтересная туристическая программа последних дней, но ещё большую усталость я чувствовал от постоянных мыслей о будущей встрече с братом.

Мне предстояло увидеть абсолютно чужого мне, выросшего в совершенно другой культуре человека — моего младшего брата, и я постарался разработать в деталях сценарий трогательной встречи. Но, по мере того как приближался назначенный час, этот сценарий начинал казаться мне всё более неловким и неестественным и я уже не знал, как надо себя вести. В последнюю ночь я не спал, ворочался, думал и находил в нём всё больше несуразностей. К утру я был совершенно разбит и уже не знал, как встречу брата. Поэтому, когда я узнал от Кима, что брат не приехал, то испытал самое настоящее облегчение. Единственное, чего мне хотелось в этот момент, — это заснуть.

Я задёрнул занавески в номере и рухнул на кровать. Времени для сна было достаточно. Профессор Лю звонил ещё с утра с извинениями, что он задержится: приехала очередная группа из Южной Кореи и надо кое-что организовать. Он обещал прийти в три, так что у меня оставалось ещё часа два.

Но я не смог заснуть, несмотря на всю усталость. Я то впадал в дрёму, то пробуждался от малейшего шума. Наконец я сказал себе: раз уж я купил такой дорогой тур, то глупо валяться днём в гостиничном номере. Я решил спуститься вниз, в кофейню — выпить чашечку кофе, а потом погулять по городу, пообедать в корейском ресторане и посмотреть, как тут всё изменилось за последние годы.

В кофейне было оживлённо. Вообще, такой бойкой торговли я не видел в других городах во время этой поездки. Отель обслуживал в основном корейцев с Юга — туристов и тех, кто приехал повидать родственников, и похоже, что хозяин здесь тоже был южный кореец.