Острые шипы страсти - Сьюзан Кинг

Уайтхок рассердился.

– Однако ты не согласен с человеком, чьи ум, опыт и суждения во многом превосходят твои?

– Я хотел бы лучшей системы для дворянства, сир. Мы все должны смотреть в будущее и думать о наших поместьях. Королю Иоанну нельзя доверять. Кто из нас уверен в безопасности своих владений, если у короля случится приступ гнева или жадности? Судьба семьи де Эшборн может однажды постигнуть меня или вас.

– Он наш король!

– Хотя у него острый ум, он полон злости и желчи. Его склонность к мщению слишком сильна, и мы можем пострадать от нее, если не возьмем все под контроль.

– Юстас де Весси и Роберт Фитцуолтер тоже хотят мести, – произнес Уайтхок.

– Это правда. Они оба были напрямую оскорблены и понесли убытки из‑за жалкой склонности короля. Ими движет возмущение. Они отличные сильные лидеры, обладающие здравым смыслом, но в их группе есть и отчаянные мятежники. Другие, трезвые умы, тоже включились в это движение. Многие бароны получат ряд указаний, милорд. Король может сразить кучку дворян и поставить их на колени, но он не в силах остановить объединившуюся мощь почти всех баронов Англии.

Он крепче сжал поводья, остановил своего коня и посмотрел на отца, остановившегося рядом.

– Пришло время для новых законов Англии, – сказал Николас. – Иоанн не тот король, каким был его отец. Он выдающийся, да, но у него нет сердца. В стране царит хаос из‑за его жестокости. Мы должны защитить наши земли и наши семьи от такой жестокой власти. В Англии всегда правили законы, защищающие ее народ. Мы не можем поддерживать короля, который игнорирует законы.

Уайтхок был явно возмущен, его грудь бурно вздымалась, лицо горело, залились краской даже корни белых волос.

– Что касается меня, то я не имел проблем с Иоанном. Он великодушный и справедливый с теми, кто поддерживает благие намерения Англии.

Николас презрительно фыркнул.

– Вы имеете в виду благие намерения Иоанна.

Уайтхок смерил его долгим ледяным взглядом. До Николаса доносилось его громкое сопение.

– Если бы эти молодые бароны проявляли подлинное почтение к королю – как каждый из вас давал обещание поступать, когда вам на плечо клали меч, – то мы не оказались бы в таком плачевном положении. Вы будете разбиты, все вы! Почему ты так настойчиво поддерживаешь эту противоречивую хартию вольностей? Бог дарует свободу человеку через церковь и короля. Люди не могут требовать таких вещей для себя.

– Возможно, настало время людям попытаться, сир, – ответил Николас.

– Я переоценивал тебя. Надеялся, что твоя необузданность уйдет и, возможно, с возрастом ты успокоишься, образумишься.

Молодой барон сжал челюсти и промолчал. Он давно уже прекратил попытки объяснить отцу свои взгляды, испробовав до этого как логику, так и неповиновение. Порой Уайтхок, казалось, торжествовал в своих кристально твердых суждениях: мир был таким, каким понимал его он. В крохотном мире Уайтхока не существовало альтернативной точки зрения, и он навязывал свои условия внешнему миру изнутри своего мирка. Даже трагическая смерть матери Николаса не доказала ему неизбежного краха надменной структуры его вселенной.

В конце концов Николас понял тщетность своих попыток объяснить Уайтхоку собственные взгляды. Он научился не распространяться на этот счет и держать дистанцию, если только ему не приходилось бывать в компании Уайтхока по делам короля или земли, ведь Хоксмур и Греймер находились в одиннадцати милях друг от друга.

– Возможно, возраст – это все, что мне нужно, – сухо ответил Николас.

– Возраст оказывает успокаивающее воздействие, – дружелюбно согласился Уайтхок. – И я ожидаю, что новый брак сделает меня еще спокойнее. – Он вдруг оскалил зубы, напомнив Николасу огромного клыкастого волка. – Но, клянусь, я еще достаточно молод, чтобы насладиться моей красивой невестой.

Непрошеный образ отца за пологом кровати рядом с Эмлин де Эшборн – его мясистые руки, исследующие ее тонкое тело, – заставил кровь Николаса закипеть от злости. Приложив усилие, он прогнал этот образ.

– Я хотел бы поговорить с вами касательно особого дела, милорд, – резко произнес он.

– А? О чем это?

– Недавно мой сенешаль сообщил мне, что вы приказали своим рабочим начать строительство на севере долины Арнедейл, – сказал он. – Это место частично находится на земле, которая принадлежит мне. Я должен попросить, чтобы вы приказали своим рабочим прекратить стройку.

Уайтхок покосился на сына.

– Это не твоя земля.

Николас вздохнул.

– Давайте не ступать в это болото. Земля в долине вам не принадлежит, однако вы упорно продолжаете предъявлять на нее права и теперь начали строительство на ней. Мой сенешаль заверяет, что ваш последний проект действительно затрагивает земли Хоксмура. Принадлежит ли оставшаяся часть долины вам или аббатствам Уистонбери и Болтон – это к делу не относится. Просто поручите вашим каменотесам выбрать другое место для строительства, и дальнейшие споры ведите с аббатствами, если желаете.

– Я бесконечно устал от споров по этому делу. Та долина принадлежит мне, это было приданое твоей матери, и со временем я докажу это, – прорычал Уайтхок.

– Прекратите строительство в моих владениях, милорд, – ровным тоном повторил Николас. – Я буду вынужден остановить вас, если вы продолжите.

– Пусть долина это спорный вопрос, но Хоксмур тоже принадлежит мне, не забывай, – заметил Уайтхок. – Мне понадобилась цитадель в том районе, а местоположение Арнедейла подходит лучше всего.

– Я предупреждаю, милорд: оставьте этот ваш план.

– Разве Хоксмур не выиграет, имея хорошо укрепленного соседа? В той местности было достаточно бед. Хорошенько подумай. – Уайтхок кивнул, затем хлестнул коня по боку и ускакал.

Николас стиснул зубы и заерзал в седле, а затем полузакрытыми безучастными глазами посмотрел на приближающийся накренившийся экипаж. Дети помахали ему, и Николас поднял руку, чувствуя, как сжимается его сердце. Он громко выдохнул, выпуская некоторое напряжение, оставшееся от разговора с отцом.

Увезенные из безопасного родного дома, дети теперь тряслись в экипаже, неунывающие и спокойные. А впрочем, они ведь были не одни, они были друг у друга, а еще с ними ехала миссис Тибби, и где-то осталась сестра, поклявшаяся вернуть их.

Он вспомнил ее худенькие руки, поправляющие капюшон маленькой сестры и прикасающиеся ко лбу брата. Можно было позавидовать той преданности и любви, которые, несомненно, царили между ними. Он отдал бы все, чтобы хоть на миг увидеть свет такой любви в своей собственной жизни.

Только его мать, которая умерла, когда ему было семь лет, проявляла к нему такую чистую любовь. Память о ней хранилась, как сладкий звон серебряных колокольчиков: теплые объятия, нежный голос, блестящие темные волосы, пахнущие розами. Через несколько лет он узнал, что сделал с ней Уайтхок, и понял, как тот презирает его, Николаса. Ответное чувство ожесточило его собственное сердце.

Наблюдая за проезжающим мимо экипажем, он поднял вожжи и позволил Сильванусу медленно идти вперед. Он испытывал сочувствие к маленьким Эшборнам, ведь он тоже был отослан из дома в шесть лет, его воспитывал дядя, женившийся на сестре его мамы. Леди Джулиан воспитывала его с нежностью, и ее муж, лорд Джон де Гантроу, был хорошим человеком с обостренным чувством долга и громким смехом. Питер и кузен Чавант воспитывались там же.

К тому времени, когда Николас достиг зрелого возраста, сильное положительное влияние тети и дяди сделало его разительно отличающимся от того, кем видел его отец. Уайтхок дал четко понять, что он считает Николаса скверным сыном и рыцарем. Отмечалась любая его слабость, и не обращалось никакого внимания на его достоинства.

Он научился терпению, во многом из‑за грубости отца, и чувствовал, что сдержанность и замкнутость унаследовал, скорее всего, от матери. Леди Бланш годами с достоинством терпела жестокость и ревность Уайтхока, пока они не убили ее. Эту смерть, более всего остального, Николас нашел невозможным простить.

Однако иногда он испытывал к отцу нормальные человеческие чувства. Он не решался судить Уайтхока и признавать его злодеем, зная, что его собственную жизнь и поступки тоже могли назвать нездоровыми, если бы судили.

Дети окликнули его и попросили подождать, и он придержал своего коня. Гладя гладкую блестящую шею животного, он продолжал размышлять, пока экипаж подъезжал ближе.

Естественно, было нечестно забирать этих детей из дома. Порой он чувствовал себя запятнанным позором – это было похоже на кислый привкус плохого вина. До тех пор пока он остается в ссоре с отцом, его не будут уважать. И до тех пор пока он продолжает бросать тайный вызов Уайтхоку – и не имеет значения, что он действует в интересах других, тех, кто пострадал от жестокости его отца, – он не узнает подлинного вкуса благородства.