Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

только от исполнения боготворимой им музыки в вагнеровском святилище, но также от возможности отдохнуть после волнений, перенесенных незадолго до того в Болонье, где встретившие у входа в Театро Комунале его и жену молодчики из партии Муссолини потребовали, чтобы он исполнил перед началом спектакля фашистский гимн Giovinezza («Молодость»), а получив отказ, стали осыпать их оскорблениями и даже ударили маэстро несколько раз по лицу.

Первое огорчение ждало Тосканини в день открытия фестиваля, когда исполнение Тристана под управлением Фуртвенглера вызвало необычайный энтузиазм публики, а 18 августа Тристана транслировали из Байройта по всему миру двести радиостанций. В то же время, взяв на себя исполнение Парсифаля, Тосканини должен был решить сложную задачу, поскольку фестивальная публика привыкла к предложенной Карлом Муком и устоявшейся на протяжении тридцати лет трактовке, которая считалась уже канонической. Выбрав более медленные темпы, итальянский маэстро затянул исполнение на 23 минуты, и старые вагнерианцы не могли ему этого простить. Разумеется, их мнение не особенно интересовало всемирно признанного гения, у которого было свое видение мистерии. Вместе с тем то обстоятельство, что на последнее представление Парсифаля остались нераспроданные билеты, не могло не задеть его самолюбия. Впрочем, до поры до времени он ничем не обнаруживал своего раздражения и находил утешение в общении с понравившейся ему Фриделиндой. Причина его невозмутимости выяснилась значительно позднее, когда он признался ей, что был в то время «до безумия влюблен» в Винифред.

Помимо обычной фестивальной программы в тот год было решено дать два концерта памяти Зигфрида Вагнера. На первом, дневном, устроенном в городском концертном зале, Джильберто Гравина исполнил с одним из коррепетиторов фестиваля Карлом Киттелем Концертино Зигфрида, а Фриделинда сыграла с ним же четырехручное переложение Зигфрид-идиллии. Второй, симфонический концерт состоялся в Доме торжественных представлений в день перерыва между фестивальными постановками. Фуртвенглер хотел выступить на нем в качестве единственного дирижера и посвятить его исключительно произведениям Бетховена, а Винифред настаивала на том, чтобы те же три дирижера, что и в прошлом году, – то есть, помимо Фуртвенглера, также Тосканини и Эльмендорф – исполнили «семейную программу». О своем выступлении на первом концерте Фриделинда писала достаточно лапидарно: «Зал был полон, и концерт прошел вполне успешно. Джильберто выступал первым, однако он стоял так близко к роялю, что, когда я за него села, чтобы сыграть в четыре руки с Киттелем, верхние клавиши были закапаны слюной. Поскольку в тринадцать лет я еще чувствовала себя беспомощной, я тогда не решилась вытереть клавиатуру носовым платком, и мои пальцы бегали по клейким клавишам». Тем не менее она была вполне удовлетворена своим выступлением. После этого она вернулась в Ванфрид, где сразу поняла, что опять случилась неприятность.

Нежные чувства маэстро к ее матери не смогли возобладать над его амбициями, и скандал на фестивале все же разразился. Началось с того, что вопреки запрету Тосканини пускать кого-либо на его генеральную репетицию перед концертом руководительница фестиваля, соблазнившись легким заработком, продала на нее билеты, и зал был набит битком. Кроме того, итальянцу, измученному невралгическими болями в правой руке (из-за чего он был вынужден дирижировать левой), не хватило времени на репетицию, в чем, по мнению Винифред, он был виноват сам («Тосканини не мог уложиться в отведенное ему время, он самовольно продлевал в последний момент уже регламентированные репетиции, а потом удивлялся тому, что ничего не получается»), и, когда ему отказались предоставить дополнительные полчаса, он в ярости сломал дирижерскую палочку и покинул зал, причем за ним последовали некоторые оркестранты. Вернувшаяся в Ванфрид Фриделинда застала в кабинете матери только развязку этой драмы: «Маэстро сидел, уставившись в стену и не произносил ни слова. Мать и Титьен его о чем-то умоляли, но он не шевелился. Тогда я догадалась, что вопреки его запрету на репетицию была допущена публика, и Тосканини покинул пульт, отказавшись дирижировать дальше. Густые брови маэстро были сдвинуты, глаза горели. Титьен увивался вокруг него, говорил самым что ни на есть мягким голосом, вглядывался в него через толстые стекла своих очков, но все его усилия приводили маэстро в еще бо́льшую ярость. Наконец, утомившись, мать с Титьеном ушли, оставив Тосканини глядеть в одиночестве в стену». В итоге Фуртвенглер добился своего и дирижировал концертом один, причем, к досаде Тосканини опять имел оглушительный успех. Фриделинда вспоминала: «Фуртвенглер превзошел самого себя, а многие пришедшие в экстаз дамы были готовы упасть в обморок. Его искусство привело в восторг даже Даниэлу, которая пробилась к подиуму, чтобы его поздравить. Позже, во время ужина, когда он, поворачивая в разные стороны свою голову на лебединой шее, спустился по лестнице, ведущей с галереи в гостиную, его воздыхательницы, оттесняя одна другую, устремились к Фуртвенглеру как пчелы на соты с медом». Тосканини все же продирижировал последним представлением Парсифаля, но после этого в Байройте больше не появлялся, объясняя это тем, что, сбежав из Италии от фашистов и отказавшись встать на колени перед Муссолини, он искал убежища у Вагнера, а в результате столкнулся с пламенной нацисткой в лице его невестки.

Итальянскому маэстро еще повезло: увлеченный работой на фестивале и прогулками по живописным окрестностям Байройта, он не обращал внимания на устроенную в городе политическую возню прибывших в большом количестве нацистов. Лизелотте с восторгом писала родителям о посетившем Ванфрид Гансе Франке, с которым она провела много времени, и который ей о многом рассказывал». Тогда же в городе выступил Ганс Шемм, подчеркнувший в своей речи значение творчества Вагнера для национал-социализма. Сторонники уже утратившего в значительной мере популярность генерала Людендорфа также развернули свою агитацию, однако он уже оказался на обочине истории, и его газета Ludendorffs Volkswarte («Народная стража Людендорфа») не пользовалась успехом. Поскольку он порвал все связи с Гитлером, им перестала интересоваться и Винифред.

В период подготовки к фестивалю и во время его проведения дети стали замечать, как у матери поднимается настроение при появлении Титьена и в какое она приходит беспокойство, когда он уезжает. Ее волнение можно было легко понять, поскольку человек, с которым она сошлась, был женат; вдобавок у него была давняя подруга по имени Нена, с которой он будто бы не мог расстаться, поскольку она страдала психическим заболеванием. Вскоре подозрения детей подтвердились. В тот день, когда случился скандал с Тосканини, мать объявила им, что собирается в случае своей смерти сделать их опекуном Титьена. Возмущение Фриделинды не поддавалось описанию: «Мы безмолвно на нее смотрели и не знали, что сказать. Я была ошарашена и возмущена. С какой стати он должен стать нашим опекуном?