Япония, японцы и японоведы - Игорь Латышев

Эти заведомо антисоветские намерения маоистов не получили однозначного отклика в японском политическом мире. Часть японских политиков, заинтересованных так или иначе в дальнейшем развитии советско-японского делового сотрудничества, не проявили готовности в угоду тогдашнему китайскому руководству ослаблять уже намеченные политические, экономические и культурные связи с Советским Союзом. В то же время другие группировки японского политического мира, заинтересованные в упрочении связей с китайцами, стали склоняться к сближению с Пекином на антисоветской основе. Лакмусовой бумажкой для определения принадлежности того или иного японского государственного деятеля или политика к одному из двух упомянутых выше течений в японском политическом мире стало отношение к небезызвестному лозунгу "борьбы против гегемонизма", (по-японски - "хакэнсюги"), под которым китайская сторона недвусмысленно имела в виду советскую внешнюю политику.

В середине 70-х годов повышенное внимание советских дипломатов и журналистов, находившихся в Японии, привлекли к себе переговоры между правительствами Японии и Китая о заключении Договора о мире и дружбе двух стран. Известно было, что камнем преткновения стало на этих переговорах требование китайской стороны включить в текст договора статью, в соответствии с которой обе стороны подтверждали бы свое обоюдное стремление противостоять "гегемонизму" третьей страны, что, яснее говоря, должно было подразумевать их совместное противостояние Советскому Союзу. Не желая втягиваться в китайско-советский конфликт и давать советскому руководству повод опасаться того, что Япония вступит в антисоветский блок с КНР, японские государственные деятели, включая членов кабинета Фукуды, долгое время отклоняли указанное выше китайское требование. Китайцы же настаивали на своем, хотя при трезвом подходе к этому вопросу любого политического эксперта было ясно, что включение в текст договора такого расплывчатого пункта отнюдь не обязывало Японию к принятию каких-либо конкретных военных, политических или экономических мер, враждебных нашей стране. Поэтому при ретроспективном взгляде на прошлое сегодня сама собой напрашивается мысль: "А не лучше ли было советской дипломатии не придавать тогда большого значения включению в текст японо-китайского Договора о мире и дружбе пресловутой статьи о противостоянии двух стран "гегемонизму" и сделать вид, что данная статья не касается ни советско-японских, ни советско-китайских отношений? Ведь, в конце концов, ни в одном из государственных документов Советского Союза "гегемонизм" не упоминался как цель советской внешней политики, да и вообще такое слово не упоминалось, и поэтому нашим дипломатам можно было бы вполне проигнорировать названную статью как не имевшую отношения к Советскому Союзу.

Но история не признает сослагательного наклонения. К сожалению, кому-то из руководителей внешней политики Советского Союза (неужели Громыко?) пришла в голову как раз противоположная мысль - придать особую значимость включению в проект японо-китайского договора названной статьи и оказать максимальное давление на Японию с целью недопущения включения этой статьи в текст мирного договора Японии с КНР. Нажим на Японию, оказанный советской дипломатией в середине 70-х годов в этом вопросе, как выяснилось в дальнейшем, привел на практике лишь к негативным последствиям: больно задев самолюбие японцев, он дал им повод обвинить нас во вмешательстве в отношения Японии с третьими странами, что усилило антисоветские настроения в стране и привело к упрочению позиций сторонников сближения с Китаем. Результатом этого явилось подписание 12 августа 1978 года японо-китайского Договора о мире и дружбе, содержавшего положения о намерении обеих стран противодействовать курсу "третьей страны", направленному на усиление своей "гегемонии" в АТР.

Каюсь, я тоже участвовал тогда, и довольно активно, в критических выступлениях советской прессы против японо-китайского сближения на антисоветской основе под предлогом борьбы против "гегемонизма" некой "третьей страны". На эту тему "Правда" опубликовала в 1976-1978 годах целый ряд моих корреспонденций. Но тогда, когда я их писал, я был проникнут уверенностью в пользе своих антикитайских выступлений, хотя бы уже потому, что маоисты всемерно поддерживали японских националистов в их незаконных притязаниях на Курильские острова. Сказалось при этом и моя неприязнь к тем антисоветски настроенным политикам Японии, которые подбивали правительство Фукуды на подписание японо-китайского мирного договора с включением в него положения о противоборстве с "гегемонизмом". Все эти взгляды и нашли отражение в моих тогдашних статьях.

Но хотелось бы отметить вместе с тем и другое: в отличие от экспертов посольства СССР в Токио, возлагавших вполне серьезно надежды на успех нашего нажима на Японию, я был настроен скептически и считал неизбежным подписание Японией мирного договора с Китаем с тем антисоветским подтекстом, на котором настаивала китайская сторона. Что же касается ничем не оправданного оптимизма посольских экспертов, то объяснялся он просто: на протяжении полутора лет они отправляли в Москву шифровки с заверениями в том, что нажим советских дипломатов на японское правительство не позволит последнему пойти навстречу китайским требованиям. В подтверждении тому они ссылались обычно на свои доверительные беседы с теми или иными японскими государственными деятелями, забывая о том, что таким беседам нельзя было доверять. Я же в большей мере полагался на информацию и прогнозы японской печати. Где-то летом 1978 года на совещании в кабинете Полянского разнобой в оценках ситуации в правящих кругах Японии обсуждался в присутствии работников посольства и руководителей корпунктов ТАСС, "Правды", и "Известий". Группа посольских работников во главе с Г. Е. Комаровским подвергла критике тассовские корреспонденции (статьи в "Известиях и "Правде" они обошли молчанием) за якобы "необоснованно пессимистические" прогнозы по поводу исхода японо-китайских переговоров. Мои коллеги-журналисты во избежание неприятностей личного порядка предпочли принять критику к сведению и не вступать в опасные споры с посольской командой. Возражать против доводов посольских экспертов и их попыток навязывать нам корреспондентам свои оценки происходившего отважился тогда только я. Подчеркнув, что в своем анализе политической ситуации в Японии я руководствовался и буду руководствоваться впредь собственным мнением, я напомнил присутствовавшим, что ответственность за содержание публикаций в "Правде" я несу лишь перед редакцией этой газеты, а никак не перед работниками посольства. Посол Полянский в спор со мной не вступал, но и не поддержал меня, хотя к тому времени у меня с ним стали складываться добрые отношения. Итоги же этой дискуссии подвела тогда сама японская действительность. Буквально через два-три дня после упомянутого совещания японский премьер-министр Фукуда Такэо официально одобрил текст японо-китайского Договора о мире и дружбе, включавший статью о противодействии двух стран "гегемонизму" третьей страны. Тем самым подтвердилась необоснованность радужных прогнозов посольских экспертов, но, естественно, никто из них об этом в дальнейшем не вспоминал.