Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин

до крайности…» Особенно ярко характеризует натуру Кати история, как она бесстрашно приручала грозного бульдога Фальстафа.

Дружба Неточки и Кати, пройдя через препоны первых непониманий и взаимных обид, становилась всё крепче и горячее, так что под конец начала принимать болезненные (особенно — по мнению княгини) формы — они расставались на несколько часов со слезами и при новой встрече не могли нацеловаться. Тут как раз пришло сообщение из Москвы, что опасно заболел брат Кати Саша, княгиня поехала туда и взяла с собой Катю. После этого, как сообщает Неточка в опубликованной части романа, они вновь увиделись с княжной только через восемь лет, а как дальше развивались их взаимоотношения читателю узнать уже было не суждено.

Но образ Кати, как бы её тень, не раз впоследствии появлялась-мелькала в творчестве Достоевского: она упоминается в качестве своеобразного ориентира характера той или иной героини в подготовительных материалах к неосуществлённому замыслу «Брак», романам «Идиот», «Бесы» и «Подросток».

Келлер

«Идиот»

Отставной поручик, «боксёр». Этот вполне опустившийся человек вращается в свите разбогатевшего Парфёна Рогожина, появляется он затем и в компании Бурдовского, когда последний пришёл требовать с князя Мышкина часть наследства как «сын» Павлищева. О Келлере здесь сказано: «…лет тридцати, отставной “поручик из рогожинской компании, боксёр и сам дававший по пятнадцати целковых просителям”. Угадывалось, что он сопровождает остальных для куража, в качестве искреннего друга и, буде окажется надобность, для поддержки…» И тут же выяснится, что именно Келлер является автором «юмористической» оскорбительной для князя статьи «Пролетарии и отпрыски, эпизод из дневных и вседневных грабежей! Прогресс! Реформа! Справедливость!», которую, по меткому определению генерала Епанчина, «пятьдесят лакеев вместе собирались сочинять и сочинили». Ещё определённее характеризует самого Келлера и его произведение Ипполит Терентьев: «… написал неприлично, согласен, написал безграмотно и слогом, которым пишут такие же, как и он, отставные. Он глуп и, сверх того, промышленник…» И многое добавляет к собственному творческому портрету сам сочинитель, утверждая громогласно свои принципы: «Что же касается до некоторых неточностей, так сказать, гипербол, то согласитесь и в том, что прежде всего инициатива важна, прежде всего цель и намерение <…> и, наконец, тут слог, тут, так сказать, юмористическая задача, и, наконец, — все так пишут, согласитесь сами! Ха-ха!..»

В сущности, Келлера можно в данном случае как-то понять и невольно оправдать: он глуп, он промышленник (т. е. ремесленник), и он искренне уверен, что все так пишут. В жизни-то он даже и человек-то не совсем плохой, соблюдающий, хотя и ложно понятые, правила товарищества: он, к примеру, пытался помешать Ипполиту Тереньеву совершить самоубийство и потом защищал его от насмешек; Келлер же одним из первых встал на защиту Настасьи Филипповны Барашковой, когда на воксале она ударила хлыстом по лицу оскорбившего её офицера и тот собирался броситься на неё с кулаками… Наиболее адекватно образ и суть Келлера рисуются, вероятно, в рассказе Лебедева о том, как он заподозрил отставного поручика в краже денег: «…господин Келлер, человек непостоянный, человек пьяный и в некоторых случаях либерал, то есть насчет кармана-с; в остальном же с наклонностями, так сказать, более древне-рыцарскими, чем либеральными. Он заночевал сначала здесь, в комнате больного, и уже ночью лишь перебрался к нам, под предлогом, что на голом полу жёстко спать. <…> Когда я в восьмом часу утра вскочил как полоумный и хватил себя по лбу рукой, то тотчас же разбудил генерала, спавшего сном невинности. Приняв в соображение странное исчезновение Фердыщенка, что уже одно возбудило в нас подозрение, оба мы тотчас же решились обыскать Келлера, лежавшего как… как… почти подобно гвоздю-с. Обыскали совершенно: в карманах ни одного сантима, и даже ни одного кармана не дырявого не нашлось. Носовой платок синий, клетчатый, бумажный, в состоянии неприличном-с. Далее любовная записка одна, от какой-то горничной, с требованием денег и угрозами, и клочки известного вам фельетона-с. Генерал решил, что невинен. Для полнейших сведений мы его самого разбудили, насилу дотолкались; едва понял в чём дело, разинул рот, вид пьяный, выражение лица нелепое и невинное, даже глупое, — не он-с!..»

Характерно и то, что Келлер совершенно сдружился с князем Мышкиным и даже по собственной его (Келлера) «пламенной просьбе» был назначен шафером князя на предполагаемой свадьбе его с Настасьей Филипповной. В «Заключении» упомянуто о Келлере, что он живёт «по-прежнему», то есть — без своего угла, безалаберно, вполпьяна, не думая о дне завтрашнем…

Кириллов Алексей Нилыч

«Бесы»

Инженер-строитель. Это — один из главных героев-самоубийц в мире Достоевского, самоубийца-философ, разработавший теорию самоубийства как непреложной необходимости для мыслящего человека. Хроникёр-повествователь впервые видит Кириллова, когда тот только что прибыл в город и его привёл к Степану Трофимовичу Верховенскому Липутин как близкого знакомого Петра Верховенского: «Это был ещё молодой человек, лет около двадцати семи, прилично одетый, стройный и сухощавый брюнет, с бледным, несколько грязноватого оттенка лицом и с чёрными глазами без блеску. Он казался несколько задумчивым и рассеянным, говорил отрывисто и как-то не грамматически, как-то странно переставлял слова и путался, если приходилось составить фразу…» И далее Антон Лаврентьевич Г—в прибавляет очень существенную деталь: «…воскликнул поражённый Кириллов и вдруг рассмеялся самым весёлым и ясным смехом. На мгновение лицо его приняло самое детское выражение и, мне показалось, очень к нему идущее». Не случайно и замечание Петра Верховенского о Кириллове, что у того лицо — «фатальное».

За четыре года до романного времени Кириллов познакомился со Ставрогиным, который духовно растлил его и, по словам Шатова, довёл разум инженера «до исступления». Несколько лет Кириллов провёл в Америке вместе с Шатовым и в Европе (общаясь близко с Петром Верховенским) и за эти годы превратился в нелюдима, фанатика, одержимого «неподвижной идеей». Дойдя путём размышлений до отрицания Бога, Кириллов и пришёл к логическому выводу: сознать, что Бога нет и в то же время самому не стать Богом — бессмысленно; тот кто это поймёт, должен непременно убить себя, чтобы доказать своё право стать человеко-Богом.

Кириллов перед самоубийством. Художник М. А. Дурнов.

И вот перед такой великой задачей инженер вдруг связывает себя (и тем самым отодвигает на несколько дней своё запланированное соперничество с Богом) вполне ничтожным добровольным обязательством перед мелкими «бесами»: взять на себя их бессмысленное преступление — убийство Шатова. Можно по-разному объяснять это, но не следует сбрасывать со счетов и обыкновенные «человеческие» мерки: Кириллов не то чтобы трусил и колебался перед исполнением приговора самому себе,