Зарождение добровольческой армии - Сергей Волков

Противник был численно значительно сильнее нас. Обе стороны, кроме наблюдения и охраны своих флангов, к более решительным действиям не приступали. Однажды полковник Симановский уехал по делам в Ростов. Через некоторое время его заместитель, полковник Мухин, [277] пришел ко мне и дал прочесть письмо полковника Симановского, в котором тот писал, чтобы полковник Мухин, под разными благовидными предлогами, снимал с позиции людей своего отряда и отправлял их в Ростов, в его, Симановского, распоряжение. Я, конечно, строжайше запретил полковнику Мухину исполнять распоряжение Симановского. Зная большое расположение генерала Корнилова к Симановскому, я лично поехал в Ростов и, после доклада о положении дел на позиции, вручил упомянутое письмо генералу Корнилову. Прочтя его, генерал стукнул кулаком по столу и воскликнул:

«Кому же тогда верить можно?» Приблизительно числа 6 февраля ко мне в Хопры приехал командующий армией генерал Деникин. Ознакомившись на месте с обстановкой, он сказал мне: «Продержитесь еще день–два. Я соберу все, что можно, в Ростове, сниму все караулы и ударю по их левому флангу». К сожалению, этому плану не суждено было исполниться, так как на другой же день казаки станицы Гниловской среди бела дня бросили свою позицию и на глазах противника ушли в станицу, говоря: «Мы будем только свои хаты защищать». Не помогли и уговоры священника той же станицы, который с крестом в руках останавливал уходивших с позиций казаков. Они разошлись по домам и обнажили наш правый фланг, закрыть который у нас не было уже сил. Я немедленно донес генералу Деникину о создавшемся положении и получил приказ: сдерживая наседающего противника, отходить на Лазаретный городок — участь Ростова была решена.

9 февраля, после короткого совещания, был отдан приказ об отходе на станицу Аксайскую, куда выступили часов около 11 вечера. Переночевав в Аксайской, с большим риском, по тонкому льду, покрывавшему реку Дон, Добровольческая армия переправилась на левый берег и остановилась в станице Ольгинской, где произошло переформирование всей армии. Из отдельных отрядов были созданы новые полки: 1–й Офицерский полк — командир полка генерал Марков (впоследствии полк переименован по имени первого командира в «Марковский»), Корниловский ударный полк — командир полковник Нежинцев, Партизанский полк — командир генерал Богаевский, конные отряды: дивизионы полковника Гершельмана, Глазенапа и Корнилова, Чехословацкий батальон — командир капитан Неметчик, [278] Охранная рота — командир полковник Дейло, [279] артиллерийский дивизион (2 батареи) — командир полковник Икишев, Походный лазарет — начальник доктор Трейман. [280]

Я так и оставался в распоряжении генерала Деникина. На походе выполнял различные задания общего характера, главным образом командование арьергардом.

Из станицы Ольгинской Добровольческая армия выступила в свой легендарный Ледяной поход, продолжавшийся 80 дней, из которых 44 прошли в боях. Численность армии была 3683 человек. При подходе к Екатеринодару к нам присоединился вышедший из него Кубанский отряд полковника Покровского (при нашем соединении произведенного в генералы), удвоивший наши силы. Территорию наша армия занимала ту, на которой в данный момент стояла, и пока стояла.

М. Мезерницкий [281]

ТАК ПРОЛИЛАСЬ ПЕРВАЯ КРОВЬ [282]

Офицерство, юнкера и кадеты с каждым днем прибывали все больше и больше.

Но в то же время и местные большевики с прибывающими казаками–фронтовиками начали подымать все сильнее и сильнее голову. Старики просили Каледина и Богаевского о сформировании из них дружин для защиты Дона. Но правительство не соглашалось.

В общежитии становилось все теснее и теснее. Сюда прибывали главным образом рядовое офицерство и мальчуганы, гвардейцы же и кавалеристы являлись только регистрироваться, да и то не все, размещались же они по частным квартирам или знакомым. Генерал Алексеев жил в отдельном вагоне где‑то на дальних путях станции.

На другой день [после] моего приезда, то есть 5 ноября, по городу стали циркулировать слухи, что прибывшие казаки–фронтовики хотят арестовать и убить Алексеева. Я с одним офицером поехал в «Европейскую» гостиницу к полковнику Веденяпину, которого знал еще по офицерскому союзу, рассказал ему про циркулирующие слухи и просил разрешения послать караул к вагону. Разрешение было получено, и я немедленно, собрав караул, поехал на вокзал. Мне хотелось познакомиться с генералом Алексеевым, которого я еще ни разу не видел. В вагон прибыли около 12 часов ночи. Алексеев уже спал, и нас встретил его адъютант ротмистр Шапрон дю Лярэ, предупредив, чтобы мы несли охрану незаметно для старика, так как он против всякой охраны и будет недоволен, увидя, что офицеры затрудняют себя ради него. Но нам не повезло. Ввиду порчи водопровода, Алексеев пошел утром умываться в общую уборную, а не в свою, и увидел нас. Вызвав меня, он пожурил и приказал впредь не выставлять к нему никаких караулов и пригласил всех к себе пить чай. За чаем зашел разговор о дальнейших видах нашей организации. Я высказал ему свой взгляд на офицерские части, а также заявил, что, несмотря на только что начавшуюся организацию, уже чувствуется сильный недостаток в деньгах, и предложил генералу раздобыть прекрасный станок для печатания керенок и бумагу, но Михаил Васильевич резко восстал, сказав, что у нас святая цель и он никогда не пойдет ни на какой подлог, он верит в русский народ и убежден, что имущие классы пойдут к нему на помощь и средства будут, а офицерство исполнит свой тяжелый долг. На большевиков он смотрел как на авантюру утопистов, за немецкие деньги разрушающих все для создания царства Божьего на земле. А народ… народ благодаря темноте упивался свободой и творил анархию и произвол в стране. В продолжительность и крепость [власти] большевиков он не верил. Пройдет год–два, и русский народ образумится и поймет, к чему привели его большевики, кто враг, кто друг. Это первый раз я видел генерала Алексеева. Но образ его и сейчас, когда я пишу эти строки, встает у меня перед глазами. Маленький старичок с курносым носиком и добрыми, умными и печальными глазами, в стареньком засаленном кителе, с «Георгием» на шее. Это был идеалист, принесший все на алтарь родины, ничего не требующий для себя и веривший, что и другие поступят так же, как и он.

Через несколько дней начали формироваться части. Был сформирован Юнкерский батальон, командиром роты которого был назначен я, и 1–й Георгиевский офицерский полк. С Барочной Юнкерский батальон перевели на Грушевскую улицу в помещение лазарета. И было пора. На Барочной началось пьянство и безобразия, развращающе действовавшие на юнкеров и кадет. Лично мне было так противно бывать там, что за полтора месяца пребывания в Новочеркасске я был [там] всего 2 раза, и то по делам службы. На Грушевской мы зажили своей маленькой жизнью. Получив винтовки, приступили немедленно к занятиям как строевого обучения, так и общего. Хотелось дать мальчуганам возможно больше взамен лишенного правильного школьного образования. Вначале это пошло довольно трудно, а когда начало налаживаться, пришлось бросить, так как бои и служба отнимали все время.