Зарождение добровольческой армии - Сергей Волков

Сдаем наше кадетское обмундирование и получаем серые солдатские шинели, папахи и винтовки. В Добрармии я записан 769–м добровольцем. Есть кадеты и нашего, и 1–го, и 2–го Московских корпусов. Неожиданно столкнулся с нашим воспитателем подполковником Матвеевым, он пришел сюда со своими сыновьями. Наша пятерка осталась во взводе Стенбок–Фермора, чему мы были очень рады.

Через несколько дней нас грузят в теплушки и отправляют для поддержки наступающих на Ростов. Запомнилась Балабановская роща — это первый бой Добровольческой армии. Под вечер занимаем Ростов. На ночь нас размещают в «Московской» гостинице на Садовой улице. Залы превращены в спальни. Среди укладывающихся спать есть и женщины. Я смущаюсь — напротив укладывается хорошенькая девушка из Петрограда. Это первые сюрпризы в новой жизни, постепенно привыкаешь и прилаживаешься.

Утром город пробуждается и жизнь бьет ключом. Ростовское офицерство, попрятавшееся при большевиках, облачается в форму и фланирует по Садовой и наполняет рестораны. Расклеены афиши, призывающие записываться в Добровольческую армию. Но успех относительный, большинство предпочитает продолжать «фланировать» и выжидать. К сожалению, сказываются последствия керенщины, надломившей и частично разложившей офицерство.

В Ростове остались дней десять. Принимали участие в разоружении запасного батальона пулеметчиков. Операция прошла бескровно, приобрели много оружия и пулеметов, что, конечно, для нас было важно, так как пулеметов у нас не хватало. Потом пришел приказ вернуться снова в Новочеркасск. Там мы были размещены в Казачьем военном училище. В городе было еще спокойно, но уже чувствовался нажим с севера, где на границах Войска Донского уже начиналась борьба. Помнятся торжественные похороны в соборе очередных жертв, в главном зеленой молодежи… Неизгладимое впечатление осталось от этих похорон, когда в строю отдавали честь и почет павшим в борьбе за отчизну.

Неожиданно меня вызвали в штаб, на Барочную, № 2, и там я должен был явиться к полковнику Тр…, офицеру лейб–гвардии Волынского полка. [285] Он бывший кадет нашего корпуса, до революции я бывал в гостях у его сестры. Он дает мне поручение — отправиться в Москву и связаться там с X. и передать ему пакет. На следующий день я сажусь в товарный поезд, переполненный солдатами, возвращающимися с Кавказского фронта. У меня документы солдата запасного батальона, разоруженного нами, как я уже упоминал, в Ростове. По виду я настоящий революционный солдат — грязный, в шинели без хлястика, с мешком на плече. Поезд идет на Царицын и ползет до него целые сутки. Среди солдатни есть и озлобленные против «офицерья», они грозят расправиться безжалостно с ними и «белой кадетней». Мой сосед, изрыгающий свою ненависть к нам, к моему везению, не чувствует в моем лице кадета, а то пришлось бы очень плохо.

Наконец Царицын. Оставляю поезд и брожу по городу, попадаю на рынок. Покупаю кое‑что из еды и возвращаюсь на вокзал. Там, после упорных попыток влезть в поезд, уговариваю машиниста взять меня на паровоз. Он разрешает мне устроиться на куче угля на тендере. Это мне стоило коробки папирос «Месаксуди» (одна из лучших табачных фабрик старой России). Когда мы были в Ростове, хозяин этой фабрики пригласил нас к себе и, расставаясь, подарил каждому по несколько пачек папирос. Так я доезжаю до Козлова, слезаю и дохожу до дома крестного. Радостная встреча, привожу себя в порядок и через день, снабженный мукой, салом и хлебом, направляюсь в Москву. Путешествие проделываю на крыше вагона, а это холодная зима восемнадцатого года. В Москве на вокзале при выходе стоят весы, и нужно бросать свой мешок на подставку весов и взвешивать — что выше дозволенного, отбирается. Это борьба с «мешочничеством». На мое счастье, 12 часов ночи, полутьма, незаметно подкладываю ногу под весы и тем облегчаю мой мешок. Меня пропускают, ничего не отобрав, и я выхожу на Казанскую площадь. Раздобыл извозчика. И наконец, я у нашего дома на Сивцевом Вражке. Стучу, переполох… зажигается свет — и бесконечные поцелуи мамы и сестры.

Через день иду по указанному адресу и передаю пакет. Вступаю в тайную организацию, состоящую из ячеек в пять человек. Из всей организации я знаю только членов нашей пятерки. Только один из нас имеет связь с одним из вышестоящих. Начинается другая деятельность. Проникая с черного хода в наш корпус, нахожу с десяток кадет моего класса, обрисовываю положение на Дону и призываю к борьбе. Организуется ячейка по нашей работе. Конечно, в такой деятельности было много риска, но Бог миловал, и до мая 1918 года все проходило для нашей пятерки благополучно. Но в мае один из наших кадет был арестован, и необходимо было исчезнуть из родной Москвы. С одним юнкером Елизаветградского училища пробираемся на Брянский вокзал и втискиваемся в поезд, идущий к границе с Украиной. Не доезжая границы с Украиной, вылезаем и пешим порядком проходим нейтральную зону в 5 километров. Дальше уже свободная от большевиков Украина. На следующей станции видим первых немецких часовых и гетманских жандармов. Изобилие белого хлеба и молока. Подкрепляемся и садимся в поезд на Киев. «Московско–Донская» эпопея счастливо закончена.

А. Векслер [286]

РУССКАЯ МОЛОДЕЖЬ ЗА ЧЕСТЬ РОССИИ

Кадеты Морского корпуса в первых боях с большевиками [287]

6 ноября 1917 года. Последний праздник в стенах родного корпуса. Скромный обед окончен. Все спешат поскорее одеться и уйти в отпуск. Настроение у большинства подавленное. Только маленькая группа кадет 5–й роты оживленно шушукается. Часть из них уже сегодня вечером сядет в поезд на Николаевском вокзале и будет пробираться на Дон. Деньги и документы, подписанные членами корпусного комитета, получены еще накануне через старшего гардемарина Фуса.

Я со второй группой еду на следующий день. Есть время смотаться на 2—3 часа в Псков, предупредить родителей и попрощаться с ними.

7 ноября вечером собираемся на Николаевском вокзале. Вид у нас революционный: бушлат нараспашку, фуражка на затылке, карманы полны семечек. Расталкивая толпу, занимаем купе 2–го класса. Лексикон соответствующий. Ни одному штатскому не пришла бы в голову мысль устроиться в купе с такой красой русской революции. «Товарищей» в купе тоже не пускаем. Едем ввосьмером с большим комфортом.

На каждой остановке контроль — поиски офицеров и «юнкерей». Нас оставляют в покое, даже документов ни разу не спросили. В соседнем купе тихохонько едут какие‑то очень прилично одетые солдаты, но без погон и поясов.

Благополучно проезжаем Москву, где только что окончились бои. После Москвы та же картина: контроль, обыски. Ругань такая, что даже наш лексикон — детский лепет. Незадолго до Харькова картина начинает меняться — солдатня подтягивается, на станциях появляются бабы с жареной птицей, белым хлебом и мальчишки с пакетами неизвестных нам папирос.