На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

Рут Табсмит выяснил всё это, рыская в нижних отсеках судна, игнорируя предупреждения на всех основных языках об ужасной судьбе, ожидающей нарушителя.

Он нашел будущие патронные кладовые и огромные зарядные погреба по всей длине от носа к корме, не говоря уж о расположенных симметрично по всему судну несколькими палубами выше очень странных круглых каютах, которые, кажется, предназначались для пушечных турелей — в данный момент они были спрятаны прямо под верхней палубой, но в случае необходимости их поднимали гидравликой на крейсерскую высоту, и их двенадцатидюймовые стволы, хранившиеся глубоко внизу, поднимали на грузоподъемнике и устанавливали за несколько минут.

Под шелтердеком оказался тайный погреб, заполненный торпедами. Средние палубы были спроектированы таким образом, чтобы загибаться вверх и в других замысловато створчатых направлениях, после чего превращались в броневую защиту и эскарповую галерею для орудий меньшего калибра. В то же время «Ступендика» каким-то образом могла сложиться, теряя верхние палубы, в классический линкор, пока судно сгибалось на волнах на необходимую высоту надводного борта, широкое и низкое, напрашивающееся на драку. Палубные матросы активно сверлили отверстия для быстрого переоборудования палуб, скакали по леерам, когда получали приказ, ловко, как воздушные акробаты, начали быстро разрисовывать борта судна в «слепящий» камуфляж моря, неба и грозовых облаков, рисовали обманные двугранные углы двух оттенков, похожие на нос корабля, или бегали под углами, почти равными углам волн, иногда исчезали и возникали из невидимости, подобно узорам, сплетаемым и расплетаемым из хаоса пенистых гребней волн.

 —Там что-то есть снаружи, Фенгсли, я чувствую.

  — Не обращайте внимания, сэр...

  — О? А что тогда вот это, черт возьми?

 — А. Судя по всему, фактически торпеда, и направляется прямо в среднюю часть.

— Я вижу, идиот, я знаю, как выглядит торпеда..., — и на этом интересный обмен мнениями резко обрывается.

Пока Кит и Рут спускались по лестницам в машинные отделения «Ступендики» они выяснили, что судно глубже, чем им казалось, и намного менее горизонтально расположенное. Лица оборачивались, чтобы посмотреть на них. Глаза, яркие, как пламя в печах, моргали. Когда парни спустились ниже ватерлинии, с них пот уже лил ручьями. У основания судна везли по палубе груженные углем тележки, уголь сваливали возле котлов. Пульсирующий свет Ада освещал закопченные тела кочегаров при каждом открытии шуровочного отверстия.

До того Руту удалось выяснить, что пассажирский лайнер «Ступендика», это миролюбивое воплощение высокобуржуазной роскоши, построили в Триесте, на Арсенале «Австрийского Ллойда». В то же время, параллельно, также в Триесте, на соседнем «Стабилименто Текнико», австрийский флот, по-видимому, строил свой дредноут «Император Максимилиан».

В какой-то точке графика постройки два проекта...источникам Рута было сложно выразить эту идею...слились воедино. Как? По чьему приказу? Никто не мог сказать ничего определенного, но в один прекрасный день они превратились в один корабль. Но на чьей верфи? Разные свидетели вспоминали разные верфи, другие клялись, что судно больше не находилось «внутри», просто появилось вдруг одним прекрасным утром из Промонторио, только что после крещения глухой ночи, ни одной души не видно на борту, безмолвное, высокое, окруженное туманом какого-то неправильного света.

— Похоже на начало морской байки, — высказал мнение американский кочегар О. И. С. Бодайн, облокотившись о шпангоут и попивая ужасное квасное картофельное пюре в качестве прелюдии к смене вахты и отходу ко сну.

—Четыре шахты, видишь ли. Даже «Мавритании» прекрасно хватает трех. Это планировка не гражданского судна. Это турбины переднего хода. Ой, а вот идет Герхардт, Zu befehl, Herr Hauptheitzer, к вашим услугам, герр Гауптхетцер!

 Старший кочегар разразился чередой эффектных ругательств.

— Легко выходит из себя, — сообщил по секрету О. И. С. — Ужасный язык у этого человека. Только что решил, что телеграф выглядит так, словно собирается двигаться. Можете вообразить, что с ним творится, когда телеграф действительно движется. Но мы должны всегда искать в каждом человеке что-то хорошее.

  — Так что в глубине души он — порядочный человек.

 —  Черта с два, ему только дай волю. На берегу он даже еще хуже.

 Как снег на голову, словно целая Бригада Кочегаров начала биться в жестоких конвульсиях. Телеграф на капитанском мостике начал благовестить, словно все соборы Ада в особо важный приходский праздник. Турбины переднего хода были выключены, давление масла и пара начало расти, Обергауптхетцер, достав откуда-то восьмизарядный пистолет Манлихера, начал угрожающе им размахивать перед манометрами, очень раздраженный, словно собирался по ним стрелять, если показания приборов будут неправильными. Крики «Dampf mehr! (Добавить пара!)» доносились с нескольких направлений. Кит оглядывался по сторонам в поисках ближайшей лестницы на свежий воздух, но вокруг царило смешение языков. Его голова попала в тиски огромного битумного рычага, который быстро тащил его вперед сквозь жестокие спазмы света и богомерзкий стальной лязг к угольной яме в боковой части корабля, из которой мужчины загружали уголь на платформы и отвозили к котельной топке.

 — Конечно, — пробормотал Кит, — всё, что тебе нужно было сделать — просто спросить.

Это путешествие, казалось, длится часами — его мотало туда-сюда, постепенно он потерял рубашку и майку, его оскорбляли языки, на которых он не говорил, но которые понимал. Всё болело. Ему казалось, что он мог частично утратить слух.

 На средней палубе, кажется, разверзлись врата Ада. Словно синтонические радиограммы, путешествия сквозь Эфир могли подвергаться воздействиям, о которых мы по-прежнему ничего не знаем, благодаря неестественно зыбкому качеству нынешней «реальности» радиоприёмники в корабельной комнате Маркони собирали поток сообщений откуда-то не из «этого» мира, скорее — из его побочного континуума... где-то в середине дня «Ступендика» получила зашифрованное сообщение о том, что Британские и Немецкие ударные группы заняли позиции на Марроканском берегу и что состояние общеевропейской войны считается вступившим в силу.

Взволнованные голоса из дотоле незаметных рупоров начали призывать экипаж к полной боевой готовности. Задействовали гидравлику, целые палубы начали тяжеловесно скользить, складываться и вращаться, пассажиры оказывались на пути у этих гулко визжащих стальных метаморфоз, часто — с летальным исходом. Колокола, гонги, свистки подвесных люлек и паровые сирены добавляли свою лепту в эту какофонию. Стюарды сбросили белые ливреи, под которыми оказалась темно-синяя форма морского флота Австро-Венгрии, и начали выкрикивать приказы гражданским, которые несколько минут назад приказывали им, теперь они по большей части блуждали на переходных мостиках, дезориентированные и крайне испуганные. «Право на борт! —кричал Капитан, и по всему огромному судну, когда штурвал отреагировал на приказ и корабль резко накренился, приблизившись к своему проектному максимуму в девять градусов, возникли сотни маленьких неудобств, например, флаконы духов соскользнули с туалетных столиков, фужеры в обеденном зале опрокинулись и замочили льняные скатерти, партнеров в танце, которые предпочли бы сохранять надлежащую дистанцию, толкнуло друг к другу, что вызвало травмы стоп и повреждения платьев от кутюр, разнообразные предметы в помещениях для экипажа выпали из швеллеров, которые служили полками, с верхних полок полился ливень трубок, кисетов, игральных карт, карманных фляг, вульгарных сувениров из экзотических портов назначения, всё это то и дело падало на головы офицеров: «Полный вперед!», забытые кофейные чашки вновь появлялись лишь для того, чтобы разбиться на забытых кофейных столиках, забытые сэндвичи и выпечка, к которой энтропия была, как правило, немилосердна, заявляла о себе среди разноязычных выражений отвращения, облаков пыли и сажи, спускавшихся сверху по всему судну, и популяция тараканов — новорожденные, куколки и седые ветераны, вообразив какую-то всемирную катастрофу, бегали всюду, куда могли добраться, на максимально доступной скорости, учитывая общую суматоху.