На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

Его размышления прервала острая дискуссия в углу, в неопрятной, действительно сомнительной группе разных возрастов и национальностей, их единственным общим языком, который узнал Кит, оказался язык Кватернионов, хотя он не мог вспомнить, чтобы видел когда-нибудь прежде такую большую секту в полной боевой готовности. Еще более странным было то, что теперь он был уверен: они, кажется, узнали его, нет, не было обмена всеми этими масонскими знаками и отзывами, но, тем не менее:

— Сюда, кельнер! Полпинты «Ламбика» вон тому корешу с водорослями на костюме, — крикнул веселый безумный субъект в поношенной шляпе, выглядевший так, словно нашел ее на берегу.

Кит продемонстрировал то, что, как он надеялся, было универсальным знаком нехватки средств, вывернув воображаемую пару карманов брюк и пожав плечами в качестве извинения.

— Не волнуйся, на этой неделе всё за счет кафедры математики Тринити-Колледжа, они — просто волшебники в решении бикватернионных уравнений, но покажи им счет к оплате, и, к нашему счастью, их разум выключается.

 Он представился как Барри Небьюлай из Дублинского университета, для него нашли место, и Кит присоединился к многоязычной банде.

 Всю прошлую и эту неделю Кватернионисты собирались в Остенде для проведения одного из своих кочующих Всемирных Конвентов. После трансатлантических размолвок 90-х, известных как Кватернионные Войны — Киту было известно, что Йель, будучи домом Гиббсовых Векторов, выступал главной воюющей стороной — истинные Кватернионисты если не были повержены сразу, в лучшем случае привыкали чувствовать себя не имеющими значения, в эти дни они скитались по миру, рассеялись под желтыми небесами Тасмании, блуждали в Американской пустыне, взбирались на Альпийские пустоши Швейцарии, собирались тайком в приграничных отелях, на ланчи в арендованных кабинетах, в холлах гостиниц, поверхности которых варьировались в своей роскоши от французского бархата до местного камня, отражая стройное эхо, на них с подозрением смотрели официанты, вносившие и достававшие из огромных котлов легированной стали выращенные на местных грядках овощи, названия которых не сразу приходили на ум, или части животных, скрытые под густыми соусами, особенно здесь, в Бельгии, это была форма майонеза — их цветовая гамма варьировалась от индиго до цвета воды, часто они были действительно весьма яркими...да, но какой выбор оставался, если он вообще был? Упорно придерживаясь теории электромагнитных волн в человеческих отношениях, приверженцы функции Гамильтона впали в ересь, теперь они воплощали в глазах официальной научной религии бунтарскую, действительно еретическую веру, для которой опала и изгнание были слишком мягким наказанием.

— «Гранд Отель де ля Нувель Диг» притаился на задворках Бульвара ван Изегейм, вдали от дамбы, в честь которой его назвали, привлекая главным образом людей бережливых, включая обычный ассортимент внесезонных туристов, беглецов, пенсионеров, отвергнутых любовников, воображавших, что нашли прихожую смерти. На самом деле отель мало соответствовал тому, чем казался. Комнаты были без зазрений совести уставлены безделушками из фальшивого бамбука, вырезанными из сосны и раскрашенными в экзотические цвета, например, оранжево-красный, столешницы из дешевого, вероятно, искусственного мрамора. В попытке отразить все характерные черты Бельгийского Арт Нуво во всей его современности гибридные мотивы женщин/животных использовали в оформлении раковин и ванн, покрывал, штор и абажуров.

   Кит осмотрелся:

  — Шикарно.

— В такое время, — сказал Барри Небьюлай, — никто не проверяет очень строго, кто там является или нет зарегистрированным гостем. Ты — не единственный, кто переночует здесь бесплатно.

Кит, решив попытаться выиграть в Казино сумму, достаточную для поездки в Геттинген, сейчас оказался спящим в углу среди кучи мусора Кватернионистов рядом с постоянно меняющимся контингентом беглецов, имена которых, если он вообще слышал, тут же забывал.

Оказалось, что вниз по коридору живет ячейка бельгийских нигилистов — Эжени, Фату, Дени и Поликарп, они называли свою организацию «Молодое Конго», эти люди испытывали неослабевающий интерес к милиции «Гард Сивик», а также к тем парням из французского Второго Бюро, которые регулярно посещали Брюссель. Когда бы Кит ни встречал кого-то из этих молодых людей — кажется, чаще, чем это можно было бы объяснить случайностью, всегда было мгновение напряженного узнавания, словно он когда-то каким-то образом действительно принадлежал к маленькой фаланге, а потом что-то произошло, что-то слишком ужасное, чтобы об этом помнить, столь же фатальное, как судьба «Ступендики», после чего всё, вместе с памятью, головокружительно исчезло, упало не просто вниз, а еще и вдоль других пространственно-временных осей. Потом с ним такое происходило часто. Это, конечно, было освобождение — ничто не давило на него в данный момент, кроме одежды, и, хотя было почти возможно убедить себя, что он избежал проклятия Вайба и теперь начал новую жизнь с нуля, условия невесомости, к которым он пришел кружными путями, могли оказаться опасными в любой момент. Когда он хорошенько рассмотрел «Диг» — высота двадцать пять футов, фасад, как у модных отелей, с противоположной его стороны море, давит, возвышается над городом, он невольно представлял себе мыслящую силу, которая ищет слабую точку, чтобы затмить променад, смести и уничтожить Остенде.

— Так что черные орды Конго, — размышлял Поликарп. — Бельгийцы со своей нидерландской нейропатией представляют, что эти орды непрестанно разбухают, тихо поднимаются, всё выше, за какой-то стеной силы и смерти, и никто не знает, как достаточно укрепить эту стену, чтобы они не поглотили всё...

— Их незаслуженные страдания, — предположил Дени, — их моральное превосходство.

 — Едва ли. Они — столь же дикие вырожденцы, как Европейцы. Но это не объяснить и простым количеством, поскольку здесь наивысшая плотность населения, в этом отношении никого здесь не застигнуть врасплох. Нет, мы сами создаем это, думаю, проецируем из общего сознания, липкой тины галлюцинаций, которые всё время наносит на карту неусыпный и неумолимый ад нашего владычества в том регионе. Каждый раз, когда солдат армии «Форс Публик» бьет рабочего с завода резины или просто оскорбляет его, приливная сила крепнет, ров внутренних противоречий становится всё менее надежным.

 Такое впечатление, что они снова оказались на курсе khâgne. Все вступали в беспорядочные связи с какой-то сосредоточенной инертностью, пили, обменивались сигаретами, забывая, с кем, или, предположительно, были одержимы романтическими мечтами. Дени и Эжени учили географию с Реклю в Брюссельском университете, ордер на арест Фату и Поликарпа был выписан в Париже, где само лишь намерение выступить в защиту Анархизма считалось преступлением.

— Подобно русским нигилистам, — объяснял Дени, — в глубине души мы — метафизики. Существует опасность стать слишком логичными. На закате дня человек может посоветоваться только со своим сердцем.

  — Не обращай внимания на Дени, он — Штирнерианец.

 — Анархо-индивидуалист, хотя ты, конечно, слишком глуп, чтобы понять разницу.

Хотя в рамках фаланги существовали сотни возможностей провести различия, Африка оставалась подразумеваемым, запрещенным термином, который поддерживал их твердость и решительность. А еще — моральный долг, хотя кто-то мог бы назвать это одержимостью, убить Леопольда, короля Бельгии.

— Заметил ли кто-нибудь, — осмелел Дени, — как много разнокалиберных сильных мира сего Европы — Короли, Королевы, Великие Герцоги, Министры — в последнее время были раздавлены безжалостным Колесом Джаггернаута Истории? Повсюду мертвые тела могущественных и сверженных, с периодичностью более высокой, чем можно было бы объяснить простой случайностью?

— Тебя уполномочили говорить от имени богов Случая? —поинтересовалась Эжени. — Кто может сказать, каким должен быть «нормальный» коэффициент убийств?

 — Да, — добавил Поликарп, — наверное, он еще недостаточно высок. Учитывая научную неизбежность акта.