На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

—Простите, я действительно знаю свои параметры, и мои бедра, конечно, не столь огромны, как вы тут написали, даже если это в сантиметрах...

 — О, пожалуйста, зачем мои ноги с внутренней стороны, если снаружи длина та же самая...а сейчас вы щекочетесь, ну, может быть, не щекочетесь, но...хм...

Но их истязательницы продолжали свои действия в решительном молчании, обмениваясь многозначительными взглядами, иногда устанавливая зрительный контакт с девушками, что часто вызывало растерянность и румянец, хотя случайному или тайному наблюдателю было бы сложно судить об уровне невинности в комнате.

Яшмин показалось, что секрет платья Снэззбери — в подкладке, можно сказать, в точной микроскопической мелкозернистой структуре саржи, которая после проверки оказалась далека от единообразия переплетения нитей — скорее, достаточно разнородной, от точки к точке на данной поверхности, расширенная матрица, каждый из входов которой — коэффициент, описывающий, что происходит под ткацким станком...эти мысли поглотили ее полностью, потрясение можно было сравнить с пробуждением, она с подругами оказалась на вершине огромного Колеса обозрения на выставке в Эрлс-Корте, триста футов над Лондоном, в кабине размером с городской автобус тридцать или сорок других пассажиров, оказавшихся британскими отдыхающими, все деловито едят сосиски в тесте, морских улиток и пироги со свининой, которые достают из больших плетеных корзин.

— Мы не движемся, —некоторое время спустя пробормотала Фауна.

— Полный оборот занимает двадцать минут, — сообщила Яшмин. — Так что каждая кабина может остановиться на вершине.

—  Да, но наша кабина здесь уже по крайней мере пять минут...

 — Однажды кабина застряла здесь на четыре часа, — объявил человек с явно пригородной наружности. — За причиненное неудобство мои дядя и тетя, тогда встречавшиеся, получили по пятифунтовой банкноте в руки, прямо как в песне, так что, получив кругленькую сумму, они заскочили в первый попавшийся магистрат и сделали дело. Вложили деньги в акции Китайско-Турецкой железной дороги и никогда в этом не раскаивались.

— Не хотите ли кусок заливного угря, — один из искателей приключений размахивал перед лицом Ноэллин куском любимой закуски для пикников.

—Думаю, нет, — ответила она, собиралась добавить: «Вы сумасшедший», но потом вспомнила, где они находятся и как нескоро, похоже, вернутся на земную твердь.

  — Смотрите, вон там Уэст-Хэм!

 — А там Аптон-Лейн!

 — Там несколько парней в бордовом и голубом!

  — Пинают что-то туда-сюда!

После Чикагской выставки 1893 года мир вдруг сошел с ума от крупномасштабного вертикального вращения. Цикл, как размышляла Яшмин, мог лишь казаться обратимым, поскольку, поднимаясь на вершину и опускаясь вниз, объект будет меняться «вечно». Не так ли. После этого она перешла к вопросам арифметических операций над абсолютными значениями чисел и их связи с проблемой Римана, а со временем — к началам системы рулетки, об этом еще узнают ее бывшие домовладельцы и сомелье, и другие носители волчьей лиминальности, она станет воплощением чуда и отчаяния для менеджеров казино по всему Континенту.

Провожать ее на вокзал Ливерпуль-Стрит пришли Киприан, Лорелея, Ноэллин и Фауна, группа по уши влюбленных юношей, которых, кажется, никто не знал, и токсично навязчивый профессор Ренфрю, вручивший ей букет гортензий. Были телеграммы, в том числе одна от Харди, замысловатая до степени нечитабельности, но, оставшись одна, она спрятала ее в надежное место в своем багаже. Гортензии выбросила.

Она собиралась сесть в 8:40 на поезд, согласованный с расписанием пароходов, прибывающий на причал Паркестон в Гарвиче приблизительно в 10:10, а оттуда на пароходе пересечь черное и беспокойное Немецкое море, просыпаясь при каждом сильном ударе волны, подслушивая анонимные онейроидные помехи фрагментарных чужих снов, теряя собственные, забывая всё это при появлении первых безжалостных полос рассвета, когда судно войдет в Хук-ван-Холланд.

 — Слушай, Киприан, ты выглядишь зеленоватым!

—  Не говоря уж о количестве пятен.

— Думаю, я его обниму, чтобы проверить, здоров ли он, — и ряд аналогичных скучных шуток, благодаря Киприану Лорелея, Ноэллин и Фауна таким образом с успехом отвлекались от собственной меланхолии, которая иначе на этом собрании была бы невыносима. Но время отбытия приближалось, словно в соответствии с некой суровой традицией движения, в определенный момент должна была воцариться тишина.

 Киприан ждал ужасного приступа, нутром чувствуя, что больше никогда ее не увидит. Он скрывал свою скорбь достаточно долго, чтобы вернуться в свою комнату и там залиться слезами, так будет продолжаться неопределенное время, если не всегда, он надоест всем в радиусе нескольких миль, толпы цыган будут выжимать носовые платки, что-то такое — но он ждал, сначала ждал ночь, потом день (пока ее поезд пересекал каналы, ехал мимо лесистых склонов и дома умалишенных в Оснабрюке, потом в Ганновере она пересела на поезд в Геттинген), потом ждал еще ночь и день, фактически, ждал долго после того, как она покинула Кембридж, но таких приступов тоски больше не было, и вскоре он понял, что какое-то капризное ответвление Судьбы, ему уже знакомое, не обещавшее, а, скорее, отбиравшее, предлагало ему уверенность в том, что ни с чем из «этого», чем бы это ни предполагалось, нельзя было смиряться.

 Высокий черный корпус судна возвышался над ними, словно памятник опасностям моря, никакой очевидной связи с волнами, весело плескавшимися внизу. Пустые такси выстроились в четыре-пять рядов на причале, водители в блестящих черных цилиндрах ждали, пока толпа закончит махать «счастливого пути» и люди поочередно снова начнут обращать свои взоры к материку, к суше дня, от которого они урвали этот часок.

  —Только начал работать, Кейт, вернусь —ты и заметить не успеешь.

— Последние новости: твой старый приятель Р. Уилшир Вайб был столь добр, что назначил мне прослушивание, я пошла, а сейчас получила повторное приглашение, так что, возможно...

 — Вот это да! Ужасная новость!

   Кэти зарделась:

—  Ну, этот Р. В, он не так уж плох...

— Кэти Макдивотт. Ужасные вещи творятся с нашей молодежью, не так ли...

Но гудок парохода зарычал со всей мочи, прекратив всю предотъездную болтовню на причале.

Кэти подождала отплытия лайнера, а потом вернулась к портовым сложностям. Она представила себе часы среди гигантских управляемых людьми бакенов, судейских суден, речных станций проверки. Ее родители уплыли из Кова, как все остальные, но она родилась позже и никогда не была на море. Если бы они плыли в будущее, к какой-то неведомой форме загробной жизни, каким было бы это путешествие Далли в обратную сторону? Некое освобождение от смерти и приговор вернуться в детство? Она задумчиво вертела зонтик. Несколько таксистов бросали на нее одобрительные взгляды.

Только отплыв достаточно далеко в океан, Эрлис и Далли почувствовали, словно благодаря несоразмерным человеку просторам, на которые они попали, что теперь им разрешено говорить или слушать. Они медленно прогуливались вместе по верхней палубе, рука об руку, порой кивая пассажиркам, чьи шляпы с перьями будоражил морской бриз, избегая стюардов с нагруженными подносами... Дымовая труба вздымалась навстречу ветру, провода антенн пели...

  — Понимаю, это, должно быть, шок.

 —  Ну, и да, и нет. Вероятно, не очень.

— Мерль — всё тот же, знаешь ли.

  — Да. Конечно, это всегда было смешанное удовольствие.

 — А теперь, Далия...

  — А ты, ты говоришь, как он.

  Ее мать минуту помолчала:

—Никогда не знаешь, что произойдет. Я возвращалась с кладбища на Эвклид-Авеню с парой долларов в кармане, подъехал этот Мерль в каком-то безумном старом фургоне, спросил, не хочу ли прокатиться. Словно ждал именно на той стороне улицы, когда я буду проходить мимо.

— Вы неравнодушны к женщинам в трауре? — не удержалась и вслух спросила Эрлис.