Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

ей, пустозвонке, откуда что знать, — презрительно так махала ладонью в сторону часов.

А одного завода часам хватало надолго: они все тикали, все шли, не останавливаясь, отсчитывая какое-то свое, только им ведомое время — бывало, полночь на дворе, а стрелки восемь показывали, бывало, рассветает — они уж за полдень убегали. Случалось, поднимается к ней из ближней деревни дьякова жена — спросить, который час. И дьякова жена, разумеется, не умеет определять время по часам. Ей, правда, ни к чему точное время, однако придет и первым делом осведомится:

— Который час, соседка?

— Семь, — не моргнув ответит Мартаи, и хоть бы раз выдала себя, что плутует.

Потом сядут обе и будут смотреть на часы. Потом дьякова жена скажет:

— Интересно, соседка, в самом ли деле что-нибудь понимает эта твоя болтушка?

— А как же не понимать? Подарок правления, если не ей, кому ж тогда и понимать? Много чего она понимает, много… — Мартаи не станет ругать часы при чужих.

К вечеру дьякова жена уйдет в свою деревню, а здесь останутся двое: Мартаи и часы. Привыкли, сжились друг с другом, не разлучишь. Часы без Мартаи идти не могут, а Мартаи, когда кончается в них завод, чувствует, как невидимая глыба тяжестью ложится ей на душу, как леденеет время в суставах.

В один из вечеров она опять долго не оторвет взгляда от часов, ложась спать, заведет их и по привычке своей махнет на них растопыренной пятерней:

— Ах, чтоб руки-ноги у тебя поотсыхали, шевелиться без меня не хочешь.

Медленно подернутся пеплом обуглившиеся поленья в камине.

Мгла воцарится в комнате.

И только дыхание женщины да тиканье часов будут свидетельствовать о жизни в ночи.

Потом дыхание прервется.

Часам надолго хватает одного завода.

Потом из нижней деревни сюда поднимутся близкие.

Часы, если даже они остановились, могут начать ходить снова.

Перевод А. Абуашвили.

ПОСЛАНИЕ К ЕЛЯМ

Испуганный, открыл глаза Джгунаи — сны замучили человека.

Сел в смятении на постель, ночные видения все не покидали его. Потом встал, сунул босые ноги в сапоги с присохшей грязью и пошел проулком к дому Бери.

Солнце уже заметно оторвалось от восточной окраины небосвода.

Соседские женщины, собравшиеся у дома Бери, о чем-то перешептывались. С ними сидела и жена Бери. Подперев ладонью подбородок, она то и дело поглядывала на окна дома и тяжко вздыхала.

Тишину утра нарушала ворона на заборе.

Не к добру раскаркалась птица.

— Да чтоб околеть тебе с твоим «кар»! — махнув в сторону вороны в знак проклятья, в сердцах восклицала то одна, то другая из женщин.

Джгунаи выдернул колышек из плетня и швырнул в ворону. Та взлетела и переместилась на край плоской кровли дома. Джгунаи крадучись пошел вдоль стены и запустил в каркающую птицу увесистым камнем. Та снова поднялась, но улетать далеко не стала. Джгунаи плюнул на ворону и подошел к женщинам.

— Ну как он? — спросил у жены Бери.

— Ночью снова сердце прихватило.

— Укол сделали?

— Не дается.

— А она усохла немного?

— Усыхает, но толку от этого… Сам же не дает ей усохнуть, переживает. Должно быть, заодно с ней и кончится. Недаром сердце у него разболелось!

— Врач приходила?

— С утра здесь.

— И что она?..

— Уговаривает его поделать уколы, тот ни в какую не хочет. Вот и сказала, что без уколов не усохнет.

— Что еще прописала?

— Пока ничего, там она, разговаривает с ним, — кивнула жена Бери в сторону дома.

Джгунаи пошел в дом.

Сидит Бери, свесив ноги с кровати. С правой стороны рубашка у него обрезана по плечу и оттуда высовывается хвойная макушка деревца. Окучив голые ноги землей, Бери поливает их водой.

— Не делай этого, Бери, простынешь, не губи себя, — просит его маленькая полная шестидесятилетняя женщина-врач — ангел-хранитель всех гудамакарцев.

— Что ты, слушай, надумал ноги в землю зарывать? С твоим-то сердцем!

— Сердце мое подождет, а ей в самый раз, — сказал Бери, скосив взгляд к плечу с растущей на нем елью.

— Как тут, слушай, не понимать, что, если ты погибнешь, само собой и ель твоя высохнет. Поделай уколы, не упрямься.

— От уколов она скорее высохнет, смотри, как хвоя у нее увяла.

Бери еще раз полил землю у своих ног.

В комнату вошел незнакомец и поздоровался.

— Здравствуй и ты, — сказал Бери и кивнул на сигарету: — Погаси, ей вреден табачный дым.

Тот погасил сигарету и представился:

— Я назначен учителем в здешнюю школу. Географию преподаю. Меня заинтересовал столь необычный случай, как ваш, потому я и пришел. Удивлен чрезвычайно. Чтобы ель из тела человеческого произрастала?! Чудеса, и только. Надо глубже вникнуть в суть этого явления…

— Что вникать, выросла, и все тут, — сказал Бери.

— Вы считаете, что незачем вникать?! Мне передавали, что вы как с ребенком обращаетесь с этой елью. Добровольно подвергаете свою жизнь опасности, не принимаете лекарственных препаратов, чтобы не навредить своей питомице. Можно ли не изучать столь феноменальное явление? Как вы находите, откуда зародилось в вас это отцовское чувство?!

— У меня нет детей, — сказал Бери и еще раз указал учителю на сигарету, которую тот погасил было, но снова закурил. — Не курите здесь, прошу вас.

— Простите, я забыл. И еще. Я хотел бы сказать вам, не думайте только, что я говорю со слов вашей жены, это я сам так думаю: вам необходимо поделать уколы, иначе не вылечить вашего сердца. Елок, дорогой мой,