Красные цепи - Константин Образцов

Я киваю:

— Да, все так.

— И конечно, вы не послушались моего совета и продолжили заниматься своим расследованием, невзирая даже на то, что несчастного Мишу Мейлаха подобные изыскания довели, по вашим словам, до нервного срыва?

Я снова кивнул. Роговер вздохнул и развел руками.

— Ну и как же мне давать советы, о которых вы просите, если вы ни в малейшей степени не хотите им следовать?

Я молчу. Некоторое время Роговер ворчливо кряхтит, а потом произносит скрипучим голосом сварливого старика:

— Ну задавайте уже свои вопросы. Но предупреждаю, я не специалист в алхимии и прочих науках такого рода. Я всего лишь изучаю историю книг, так что не обессудьте, если не смогу помочь…

У меня есть только два вопроса, один из которых записал в своих заметках к «Хроникам Брана» Мейлах, и второй, который задал я сам. Те самые вопросы, которые не дают мне покоя уже неделю и которые почему-то кажутся такими важными.

Роговер внимательно слушает, задумчиво глядя перед собой и поджимая тонкие белесые старческие губы. Потом примерно минуту он молчит, качает головой и наконец говорит:

— Не понимаю, почему вы вообще обратили внимание на такие частности. При всем уважении к Мише и его таланту ученого, нужно признать, что по большей части все то, о чем вы говорите, относится к области его домыслов и предположений, основанных на двух текстах сомнительного происхождения. Что мы имеем в реальности? Скромный алхимический трактат неизвестного автора и небольшую повесть, которая могла быть написана кем угодно и во времена гораздо более поздние, чем те, в которые происходили описываемые там события. «Красные цепи» могут принадлежать перу какого-нибудь полуграмотного компилятора, прочитавшего пару-тройку книг по алхимии и решившего, что ему открылась истина о способе создания эликсира. Не будем забывать, что большинством авторитетных ученых эта работа не была принята всерьез, а напротив, удостоилась резких критических замечаний, в частности, от Парацельса. Так что, если отвлечься от легенды про лорда Валентайна и загадочного Некроманта, вполне может статься, что ее написал какой-нибудь подмастерье, едва владеющий письмом, — отсюда и корявая латынь оригинального текста. И это лишь одно из возможных объяснений. Что же до того, зачем упомянутая в «Хрониках» леди Вивиен переписывала книгу своего отца, прежде чем отдать ее писцу для снятия копий, то не надо забывать, что мы имеем дело с художественным вымыслом, и все подробности событий, описанных в этой повести, остаются на совести ее автора. Зачем переписывала? А какими заклинаниями остановила морского змея? Таких вопросов можно задать множество, и я совершенно не понимаю, как они могут помочь в поисках того, кто, по вашим словам, пытается в наши дни и в этом городе изготавливать кровавый эликсир. Кстати, а что говорит по этому поводу сам Мейлах? Не лучше ли было бы задать эти вопросы ему, коль скоро уж вы так уверены в справедливости его гипотез?

— Я непременно спрошу у него об этом, — отвечаю я, с трудом пытаясь скрыть разочарование. — Не мог до него дозвониться в последнее время, но обязательно найду и поговорю. Просто хотел услышать и ваше мнение тоже: в конце концов, он указал вас в сносках к своей работе как одного из консультантов.

Роговер махнул рукой.

— Это громко сказано — консультант. Так, рассказал немного об истории книжного дела и дал пару советов, главным образом о том, что лучше держаться подальше от таких книг. Даже если «Красные цепи» написаны каким-нибудь дилетантом, но они остаются при этом настоящим гримуаром, который тем опаснее, чем менее был сведущ его автор в предметах, которыми занимался, и чем меньше понимал, какие силы мог случайно вызвать по собственной неосторожности и невежеству.

Старик опять покачал головой и вздохнул.

— Вот я и вам снова советую: оставьте это занятие. Вы молодой человек, у вас впереди еще вся жизнь, а такие вещи могут оставить в ней след, который никогда не исчезнет. К тому же, как я вижу, вас уже коснулись какие-то неприятности.

Цепкий внимательный взгляд Роговера почти ощутимо касается заметного следа от кровоподтека на моем лице, оставшегося после схватки с оборотнем. Вероятно, то, что я стараюсь беречь левую руку, неосторожное движение которой вызывает боль в сломанных ребрах, тоже не укрылось от его внимания. Я смотрю в прищуренные желтоватые глаза старика и думаю, каким он был во времена своей молодости: сильным, проницательным, настойчивым. А еще, наверное, опасным. Что пришлось ему пережить за свои долгие годы? Войну, блокаду? А может быть, и тюремные лагеря?.. Вряд ли эти глаза всю жизнь смотрели только на книжные страницы, разбирая сложную вязь рукописных строк, а узловатым крепким пальцам явно приходилось держать предметы и посерьезнее, чем кисточка с клеем или увеличительное стекло.

Я встаю.

— Что ж, спасибо за беседу. Не буду больше злоупотреблять вашим гостеприимством.

Роговер тоже поднимается из кресла. Образ опасного старика мгновенно куда-то исчез, и передо мной снова стоит дряхлый пенсионер, коротающий свой век среди книжных раритетов, ветхих и пыльных, как и он сам.

— Не стоит благодарности, юноша, не стоит благодарности. Как говорится, чем мог, тем помог. Когда вы думаете навестить Мишу Мейлаха?

Мы выходим из комнаты. После душной пыльной жары в обиталище старого библиографа затхлый и вонючий воздух коридора кажется напоенным горной свежестью.

— Думаю, сегодня или завтра, — отвечаю я. — Передать ему привет?

— Непременно, непременно передайте!

Я протягиваю руку, и Роговер с энтузиазмом сжимает ее своей сильной жесткой ладонью.

Со стороны кухни слышатся чьи-то торопливые шаги, и из-за угла коридора появляется молодой человек, похожий на того, что открыл мне дверь, как брат-близнец: тощий, бледный, всклокоченный, в длинном свитере, болтающемся на худом теле. В руках он с видимым усилием тащит большой потемневший металлический чайник, из широкого носика которого вырывается пар. Молодой человек протискивается мимо нас, поднимает глаза и смотрит на меня. В тот же миг он шарахается в сторону так резко, что металлическая крышка чайника дребезжит, и кипяток выплескивается на бесформенные серые штаны. Взъерошенный юноша подпрыгивает и прижимается к стене, не сводя с меня дикого взгляда округлившихся глаз. Лицо его, и без того не отличающееся здоровым румянцем, приобретает какой-то зеленоватый оттенок. Возможно, на кого-то мой внешний вид действительно может произвести несколько спорное впечатление, но этот парень ведет себя так, словно увидел выходца с того света. Он пятится, с шорохом обтирая ветхие обои коридора шерстяной тканью свитера, потом резко разворачивается и скрывается за дверью комнаты Каина, откуда тут же доносится его громкий голос, неразборчивый, но чрезвычайно возбужденный.