Красные цепи - Константин Образцов

Я определяю направление и начинаю двигаться по крышам в сторону нужного мне дома, пробираясь мимо грубой кирпичной кладки старинных печных труб, мимо массивных каменных горловин вентиляционных шахт, натянутых проводов и покосившихся ржавых антенн, установленных, похоже, в те времена, когда Попов и Маркони еще только пробовали послать в эфир первые радиосигналы. Иногда то слева, то справа отвесно поднимаются высоко вверх глухие кирпичные стены домов, в которых торчат редкие грязные окна. Плоские и широкие металлические поверхности сменяются угрожающе наклонными, узкими тропами из скользкого железа, зажатыми между отвесной стеной и каменной пропастью, как дороги на горных перевалах. Чахлые деревца и целые кусты растут прямо из сырых, потрескавшихся кирпичей. Показываются и снова скрываются из вида, заслоняя друг друга, башни и башенки с узкими окнами, оскалившимися разбитым стеклом, и какие-то странные самодельные строения из листового железа, обмотанного ржавой проволокой. На одном из них белой краской поверх порыжевшего металла крупными буквами грубо намазана надпись: «На этой крыше живет не Карлсон! Уходи домой, пока живой!» В одном месте часть крыши отсутствует вовсе: неровный прямоугольник провала затянут запотевшим изнутри мутным и грязным полотнищем плотной пленки, под которой смутно виднеется огромная кухня: от множества плит валит вонючий пар, мелькают человеческие тени и слышится бранчливое многоголосие.

От узкого и вытянутого вдоль крыши провала несет невероятным зловонием. Я осторожно заглядываю туда и вижу, что входа в эту каменную щель нет вовсе, зато в стенах есть несколько окон, а дно устлано толстым, метра в полтора, слоем слежавшегося, гниющего мусора, киснущего под моросящим дождем. Должно быть, жильцы тех квартир, окна которых выходят в эту клоаку, годами сбрасывают туда отходы своей жизнедеятельности, нимало не беспокоясь об удушающем смраде и расплодившихся крысах.

Я сворачиваю в сторону, обхожу провал в крыше кухни и вонючую мусорную щель и, стараясь держаться выбранного направления, осторожно иду по узкому гребню, прямо вровень с мансардными окнами дома, расположенного на другой стороне широкого двора. Из окна одной мансарды высовывается толстая девица с желтыми волосами и пускает мыльные пузыри: целое облако ярких радужных шариков медленно плывет над серыми крышами, постепенно истребляемое каплями дождя. Девица провожает взглядом пузыри, потом видит меня и одним движением опускает вниз глубокое декольте линялой растянутой майки, демонстрируя вывалившуюся на грязный подоконник огромную грудь и одновременно высовывая изо рта обложенный бело-желтым налетом язык.

До нужного мне дома остается меньше полусотни метров. К чердачной двери ведет плоская крыша шириной в несколько шагов, с одной стороны которой расположена высокая глухая стена, а другая продолжается резким, почти отвесным уклоном, чей крутой скат обрывается провалом узкого двора. Я осторожно заглядываю вниз и поспешно отшатываюсь: на этот раз внизу настоящий каменный мешок, в котором нет не только арки, но даже и ни одного окна — только серые потрескавшиеся стены в широких бурых потеках. Далеко внизу виден покрытый жидкой грязью прямоугольник дна, на котором белеют обрывки каких-то картонок да мокнет под дождем полуразложившийся кошачий трупик.

Я прохожу через чердак на черную лестницу. Под ногами хрустят засохшие белесые комочки крысиного яда. Пахнет протухшей едой и мочой. Я спускаюсь, отсчитывая этажи.

Потрескавшаяся деревянная дверь черного хода, ведущая в кухню, заперта изнутри на железный крюк. Некоторое время я раздумываю, но в конце концов соображения тактичности берут верх, и я решаю не входить без приглашения, а иду дальше вниз по узким стертым ступеням до первого этажа, прохожу мимо последнего, короткого лестничного марша, ведущего к запертой на навесной замок подвальной двери, и выхожу в уже знакомый мне двор.

На кнопку дребезжащего звонка квартиры № 22 я аккуратно жму один раз, как и предписано визитерам Якова Самуиловича Роговера. На этот раз дверь распахивается почти сразу же, без преамбул в виде долгого шарканья старческих тапок в гулкой тишине.

Передо мной возник бледный, высокий и очень худой юноша, сильно сутулящийся, словно его хрупкий скелет, почти лишенный мышц, с трудом удерживает тяжесть большой головы с взлохмаченными живописными космами. На нем длинный свитер крупной вязки, который как балахон свисает с худых узких плеч. Юноша бросает на меня горящий от нетерпения взгляд, говорит: «Давайте быстрее, все уже собрались!» — и скрывается за дверью комнаты Каина. Оттуда слышны голоса, шум и скрип передвигаемой мебели.

Роговер уже стоит в глубине полутемного коридора на пороге своей комнаты и приветственно машет мне рукой. На нем все тот же грязно-зеленый длиннополый лапсердак и короткие тяжелые сапоги. Вероятно, старый библиограф страдает ревматизмом, если нуждается в теплой обуви, находясь в своей удушливо-жаркой комнате, где вечно топится печка-буржуйка и воздух слежался от густой книжной пыли. Кажется, что с моего последнего визита в обители Роговера стало еще теснее: вытертая красная обивка кресел, тяжелая ткань драпировки на окнах, книжные полки, книги, стеклянные сосуды и артефакты, высокий деревянный пюпитр все с тем же раскрытым массивным манускриптом, столы, стулья, столики, табуреты, снова книги, громоздящиеся на всех поверхностях вперемешку с матерчатыми грязными перчатками, тюбиками с клеем, кисточками и большими старомодными лупами на длинных медных рукоятях. Роговер снимает с одного из стульев перемотанную бечевкой высокую пачку потрепанных старых газет, отодвигает на край низкого столика несколько книг в ветхих линялых переплетах, названия которых давно истерлись и канули в небытие вместе с именами их авторов, и знаком предлагает мне сесть. Я аккуратно опускаюсь на краешек стула, а хозяин комнаты тяжело усаживается на скрипнувшее пружинами кресло, от которого в воздух поднимается облачко пыли.

— Чем обязан вашему визиту на этот раз, молодой человек?

— Яков Самуилович, — говорю я, — мне нужна консультация. Уверен, что только вы, с вашим опытом, проницательностью и колоссальными знаниями, можете мне помочь.

Роговер щурится на меня сквозь дряблые веки и криво усмехается, становясь похож на старого змея.

— Ах, юноша, — отвечает он, и в голосе его слышна легкая усталая укоризна, — я старый человек и давно уже невосприимчив к лести. Если мне не изменяет память, в прошлый раз вы интересовались этой книжкой, «Красные цепи», и высказывали предположение, что некто очень близко к сердцу воспринял то, что там написано. Так близко, что даже начал реализовывать на практике некоторые спорные теоретические постулаты этого сомнительного гримуара. Все так?