Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Песня в устах ребят звучала так же правдиво, как бывает правдив художник, пишущий картину с натуры.
Казалось, из окон автобуса ребята видели не молчаливую настороженную тайгу, а теплое и ласковое Черное море. И я поначалу позавидовал их блестящему воображению, потому что так петь можно, только все время видя море рядом, чувствуя, что вокруг не молчаливая морозная тайга, а теплое и ласковое море.
А потом я подумал: «Да полно, воображение ли это? Ведь если им захотеть по-настоящему, так они вот здесь, на Козе, Черное море сделают. Ненамного это труднее, чем пробить Козинский двухкилометровый тоннель, который пробить придется и который пробьют».
Идет автобус по ночной тайге, и уже совсем не так холодно.
Веришь – теплей стало от песни, которую здесь умеют петь совершенно по-особому, я бы сказал, творчески, с вдохновением.
Вершина Козинского перевала
Идет снег. Дует колючий ветер. Здесь зимой всегда идет снег и всегда дует ветер. Говорят, что снег – вестник тепла. В этом правиле есть исключение: на Козу это правило не распространяется. И вообще Коза – это исключение из всех правил.
Здесь даже в сорокаградусный лютый мороз машины буксуют, потому что вершины Козы – это сплошное болото. Жидкая синяя глина, похожая на мыло. Здесь на каждом шагу свищи, осадки.
Но здесь, в этом болоте, в этой глине, нужно сделать портальную выемку – ввод в тоннель.
Здесь, на отсыпке глины, на фронте по борьбе с болотами, работают шоферы и экскаваторщики 70-й мехколонны, или, как говорят здесь, ребята из хозяйства Раецкого.
Тридцатилетний Раецкий уже шесть лет – после окончания института – руководит мехколонной, «ударным кулаком», сгустком мощной техники. Коллектив у него подобрался великолепный: только двадцать процентов «стариков» – людей чуть старше тридцати лет.
На Козе – рев моторов. Экскаватор черпает жидкую глину – несмотря на страшный мороз, она дымится, согретая неистовым теплом земных глубин. Резкий поворот стальной шеи – и самосвал оседает, крякает, как силач под тяжестью огромных гирь.
Колеса самосвала сразу же погружаются в глину. Мотор отчаянно ревет, земля вдруг начинает зыбко сотрясаться, и делается страшно: не провалиться бы совсем в эту трясину.
Молоденький шофер, только второй день как прибывший на Козу, стоит на подножке весь в мыле и отчаянно газует. Колеса разбрызгивают грязь, воздух делается синим от дыма.
– Гадюка, черт! – кричит шофер в бессильном отчаянии.
«Старичок», шофер в возрасте 31 года, улыбается и осторожно, мягко подгазовывая, подает свою машину назад. Не говоря ни слова, он спрыгивает на пружинистую землю и берет потерпевшего на буксир.
«Старичок» знает, когда нужно поддать газу, как поставить колеса, как вертеть баранку. Он все знает – ведь работает уже не первый месяц, – и через минуту он лихо выдергивает самосвал «новенького».
«Новичок» вытирает со лба пот, быстро закуривает и несется что есть силы по дороге – догонять товарищей. «Старичок» смотрит ему вслед, улыбается и незаметно подмигивает мне: мол, все в порядке.
Так они и работают: один застрял, другой помогает. Просить о помощи здесь просто в голову никому не приходит: засмеют. Один-то ведь за всех, и все за одного!
Имеет ли он право давать пощечину?
Кошурниково. Полдень. Солнце. Прозрачный перезвон капелей. По улицам проносятся машины, где-то под горой ревет трелевочный трактор, мерно гудит пилорама, смеются дети, играя в снежки, – словом, идет обыденная, но в то же время совершенно необыкновенная и удивительно многозвучная жизнь растущего городка.
Выделить кого-то одного или что-то одно в этом динамичном напористом движении – дело довольно трудное. Поселок живет настолько, если можно так сказать, компактной жизнью, что уследить за отдельным, частным просто никак невозможно.
Я завидовал живописцам: они могут сидеть часами на одном месте, рисуя весеннюю рощу, строящийся дом или группу людей. Они поэтому могут видеть все: и в деталях и целиком.
И вот я решил последовать примеру живописцев: несколько часов кряду стоял около строящегося двухэтажного дома и – в который раз! – поражался слаженности и вдохновенности человеческого труда.
Около кучи кирпичей, сваленных почти на дороге, неподалеку от фундамента нового дома, стоит паренек в ватнике и в беличьем треухе. Он перетаскивает кирпичи от дороги к дому – машина туда проехать не смогла из-за снега.
Паренек устал, нос и лоб в бисеринках пота. Мимо, грохоча, проезжает бульдозер.
– Эй! – Парень в треухе машет бульдозеристу рукой.
Бульдозер останавливается. Из кабины вылезает долговязый веселый парень в кепочке. Очень лихо выглядит эта его кепочка в лютый мороз, когда уши прохватывает острыми иголочками холода даже в меховой шапке.
– Чего махаешь дланями-то? – спрашивает он парня в треухе.
– Помоги, Петька, замаялся я с проклятым кирпичом.
Бульдозерист, не говоря ни слова, впрыгивает к себе в кабину, опускает огромный нож и, развернувшись в долю секунды, кидает свою машину на кучу кирпичей. Грохот, лязг, нож начинает тащить кирпичи: бульдозерист, видно, хочет одним махом помочь своему приятелю отбросить кирпич с дороги к фундаменту дома.
Парень в треухе бледнеет, на лице его при этом сразу же обозначается несметное количество веснушек всех оттенков и размеров, под кожей начинают прыгать желваки, и, кинувшись к бульдозеру чуть ли не под нож, он растопыривает руки и кричит что-то высоким рвущимся голосом.
Бульдозерист останавливает машину так резко, что она аж подпрыгивает. Нож бульдозера в десяти сантиметрах от ног парня в треухе.
– Ты что, сдурел? – орет бульдозерист, выскочив из кабины на гусеницу.
Парень в треухе подбегает к бульдозеристу и, подпрыгнув, бьет его по щеке. Бульдозерист спрыгивает на землю и спрашивает:
– Ты что ж дерешься?
Веснушчатый в треухе, отдышавшись, вытер лоб.
– Кирпич шестьсот рублей стоит за грузовик, понял, дурень? Я тебя руками просил помочь, а ты, как чумной, с ножом на кирпич полез…
Бульдозерист – здоровенный парень, на голову выше веснушчатого своего обидчика, стоит сбоку, не двигаясь, а потом вдруг, смутившись, машет рукой, залезает в кабину и уезжает.
Я подхожу к веснушчатому и предлагаю:
– Давай помогу.
Парень кивает, и мы начинаем работать вдвоем. Потом я спрашиваю его:
– За кем кирпич записан?
– Не знаю, – отвечает парень, – важно, что ли, за кем? За мной, за тобой, за ним, – кивает вслед ушедшему бульдозеристу, – один черт, наш он, кирпич-то. А знаешь, сколько машина стоит?
– Знаю, – отвечаю я, – шестьсот рублей.
– Не-е, – поправляет меня парень, – пятьсот. Это я ему для стыда большего
