Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Задуманного кадра не получилось у немца…
Когда он отошел к своей машине, господин Хамид сказал арабу с верблюдом:
– Э, дружище, ты бы сказал ему, кстати, что в пирамиде много камней с Асуана, а я бы тем временем сбегал за врачебной каретой: немец наверняка сбесился бы…
– Зачем? – удивился араб. – Он же глупый. И потом, у него обгорел нос. У всех европейцев обгорают носы, и они глупеют из-за этого до конца.
Господин Хамид смущенно покашливает.
– Я тоже европеец, – говорю я арабу.
– Из Германии?
– Из СССР.
Араб улыбается, подходит ко мне, пожимает руку и, тщательно выговаривая все буквы, произносит:
– Никита – ха-ра-шо!
Потом он отходит от колючей проволоки подальше и предлагает снять его вместе с верблюдом на фоне пирамиды.
– Бахшиша не надо, – говорит он, – это мой подарок человеку из России.
Пустяк, казалось бы. Ну, предложил араб сфотографировать его «в подарок», без бахшиша. А вдуматься – человек ведь живет этим позированием, он кормит этим себя, семью и своего верного помощника – верблюда. И вот, поди-ка, решил сделать подарок человеку из Советского Союза, а кто знает, придет ли сегодня еще один иностранец с фотоаппаратом?
Значит, много хорошего известно этому простому арабу о нашей стране и о наших людях, если он готов сделать такой подарок – очень дорогой и очень трогательный…
Отец, мать, он и его дети
Моросит дождь. Мелкий, словно процеженный сквозь рваное решето низких туч. Капли дождя о чем-то быстро шепчутся с накрахмаленной листвой пальм. Далеко-далеко внизу море. Рассерженное непогодой, оно хлещет тугими зелеными волнами в прибрежные камни. Серая водяная пыль висит в воздухе тяжелым облаком. Оно растет, ширится, оно поднимается вверх, окутывая маленький ливанский городок Джунию, оно ползет по виноградникам сюда, в горы, к храму Нотр-Дам-де-Либан.
Облокотившись локтями о балюстраду, окружающую храм, смотрю вниз, на море. За моей спиной кто-то кашляет. Оборачиваюсь и вижу человека в черной сутане. Волосы с проседью, густая, коротко подстриженная бородка, удивительно мягкие глаза. Смуглость кожи подчеркивается ослепительно белой полоской рубашки, стягивающей шею.
– Добрый вечер…
– Добрый вечер, – отвечаю я.
Мурад, мой маленький спутник, шепчет:
– Эго отец Морис, настоятель храма.
Отец Морис спрашивает:
– Вы пришли молиться? Сейчас начнется служба. Брат Фрер-эль-Нугри не приглашал вас?
– Спасибо, но я неверующий.
– Простите?
– Я неверующий.
– Вы мусульманин?
– Нет, я не верю совсем. Я атеист.
Вокруг мягких глаз собираются морщинки. Губы трогает чуть заметная улыбка:
– Как же вы можете жить без веры, сын мой?
– У меня есть вера.
Отец Морис кивает:
– Да, я знаю о вашей вере. Но вера без Бога – какая же это вера? Вы несчастны без Бога, вам не к кому обращать молитвы. Разве можно быть счастливым без Бога?
– Можно. Я счастлив.
Он смотрит на меня недоверчиво. Потом так же недоверчиво улыбается:
– А мальчик?
Видимо, он решил, что Мурад – мой сын. Я не успеваю ответить – за меня отвечает Мурад.
– Я мусульманин, – гордо говорит он, – я не верю Христу! А ваши дети, – с великолепной непосредственностью ребенка интересуется он, – они тоже христиане?
– Все мои дети – христиане.
Я спрашиваю:
– У вас обет безбрачия?
– Да.
– У вас нет семьи?
– И вы счастливы?
– О да!
– Но как же можно быть счастливым, когда нет детей?
– Все люди, – спокойный жест руками, словно обнимающими мир, – мои дети. Моя Мать, – глаза подняты к огромной скульптуре Богоматери, – здесь, а Отец – Бог. Он несет людям счастье и спокойствие. Люди, которые верят в Бога, – чистые люди светлой души…
У ворот храма скрипят тормоза. Почти упершись радиатором в решетку, останавливается голубой «шевроле». Кутаясь в легкие меховые пелерины, из автомобиля выскакивают две молоденькие женщины и, прикрывая руками пышные прически, бросаются к храму. Следом за ними идет пожилой мужчина в визитке. Он идет медленно, ступая по лужам, тяжело дыша. Лицо у него белое, испитое, под глазами – отеки.
Мурад знает все; он осторожно трогает меня за рукав и шепчет:
– Это господин из казино.
Совсем неподалеку от храма – огромное казино, а попросту говоря, игорный дом.
– А этот ваш сын тоже чист душой? – спрашиваю отца Мориса. – Он что, приезжает в храм просить у Бога выигрыша? Или, быть может, удачи в шулерстве?
Отец Морис смотрит на меня и молчит.
– Там, – я киваю на казино, – ваши дети тоже проводят время богоугодно, а?
С лица отца Мориса сходит улыбка. У глаз собираются добрые морщинки рано состарившегося человека. И он тихо отвечает:
– Знаете, я никогда не смотрю в ту сторону…
Моросит дождь. Мелкий, словно процеженный сквозь рваное решето низких туч. Капли дождя о чем-то быстро шепчутся с накрахмаленной листвой пальм. Далеко-далеко внизу Средиземное море… Отец Морис поворачивается и идет в храм следом за теми тремя, из казино, за своими «детьми», у которых есть бог – золотые кружочки, на которые, как им кажется, можно купить все: и любовь, и отпущение грехов.
Две точки зрения
– Будьте любезны, пачку сигарет.
– «Кент»? «Кэмэл»? «Лаки страйк»?
– Нет, спасибо. Я не хочу американских сигарет. Дайте ливанских, пожалуйста.
– Каких?
– Ливанских.
Продавец удивленно смотрит на меня. Выражение лица у него меняется. Если, предлагая «Кент», он весь так и светился любезностью, то сейчас, когда я попросил ливанские сигареты, в его глазах пропал всякий интерес ко мне. Человек, покупающий ливанские сигареты, которые в три раза дешевле американских или английских, – явно несостоятелен, он не настоящий покупатель.
– Простите, – говорю я, положив на прилавок деньги, – но мне кажется, вам должно быть приятно, когда приезжий просит именно ливанские сигареты…
– Больше всего мне приятен хороший оборот.
– Но ведь вы ливанец?
– Месье, я торговец.
Лучшая иллюстрация к словам Маркса о том, что деньги не имеют родины…
Этот продавец, имея дело с иностранными фирмами, как выяснилось, преуспевает. А вот другой коммерсант, торгующий ливанской обувью, жаловался мне:
– Подумайте только, я вынужден продавать свои товары, мало в чем уступающие французским, в два-три раза дешевле. Что же делать? Я хочу увеличить свой бизнес, расширить мастерскую – и не могу свести концы с концами. Бросить все и стать перекупщиком у французов? Обидно. Ведь я ливанец, вы понимаете…
Это представитель национальной буржуазии, дела у которой исключительно трудны: иностранная конкуренция давит местную промышленность и ремесла. Великолепные ливанские товары сплошь и рядом не находят сбыта.
Соседний балкон
Портье в отеле, где я остановился, очень молод, очень красив и подчеркнуто элегантен. Его зовут месье Жоржи. Каждый день недели он встречает новым галстуком.
