Обыкновенная война - Борис Геннадьевич Цеханович

class="p">– Копытов, ты что ли? – зарокотал голос начальника штаба. – Копытов, мы тут всё про тебя знаем, семье твоей ничего не сообщали, но твоя жена обо всём узнала из письма, которое пришло сегодня. И теперь пришла ко мне и настаивает на том, чтобы тебя немедленно заменили. Ты знай, если надо – ты только скажи и послезавтра будешь дома. Копытов, ты слышишь меня?

Я помолчал немного: – Да, товарищ полковник, я слышу вас. Передайте теперь трубку жене.

– Боря…, Боря…., – послышался высокий и напряжённый голос жены, – Боря. Получила твоё письмо. Всё, давай собирайся и езжай домой, мы ждём тебя. С командованием дивизии я всё решила. Нужно только твоё согласие и через несколько дней ты будешь дома, вдали от этого кошмара. Ты согласен уехать домой?

Я практически не задумывался, потому что для меня этот вопрос был давно решён: – Валя, я не согласен. Какие бы условия здесь не были, какие бы опасности мне здесь не грозили: я хочу уехать только вместе с полком – только так. Или если меня увезут отсюда: надеюсь что только в госпиталь. Прости меня, но по-другому поступить не могу.

У меня болезненно сжалось сердце, когда услышал плачущий голос жены: – Боря, за нас не беспокойся, мы ждём тебя. Но прошу – береги себя. – Мне было больно это слышать и я почти обрадовался, когда услышал в трубке голос начальника штаба: – Копытов, я даже не сомневался в том, что ты откажешься от отъезда из полка. Я всегда тебя уважал и сейчас ещё больше стал…

Связь внезапно прервалась и теперь в трубке был слышен лишь треск и шум настоящего космоса, сунул трубку в руку радиста и вышел из салона. Командир ждал меня.

– Товарищ полковник, не понимаю, какое письмо она получила? То письмо я написал и отдал своему замполиту, чтобы он его отправил, если меня убьют. Оно должно сейчас находиться у него. Приеду – спрошу.

Командир махнул рукой, прерывая меня: – Боря, ладно; с этим ты сам разберёшься. Ты мне лучше ответь – остаёшься ты или всё-таки решил ехать домой?

Я не стал ничего объяснять командиру полка, а только твёрдо заверил: – Товарищ полковник, я остаюсь.

Командир удовлетворённо мотнул головой и также кратко прокомментировал: – Другого от тебя и не ожидал. Езжай и занимайся своей батареей.

По приезду в расположение я сразу же попросил Кирьянова вернуть мне письмо. Алексей

Иванович сразу же виновато опустил голову: – Потерял я его, товарищ майор. Чёрт его знает, письмо положил в свою папку, а через несколько дней кинулся – письма нет. Искал везде, но не нашёл.

Я только развёл руками: слов у меня не было, правда, через несколько секунд уже с досадой сказал: – Алексей Иванович, ну ты и подвёл меня с письмом.

Кирьянов молчал и чертил на земле носком сапога узоры, а старшина, который был свидетелем нашего разговора озадаченно крутил головой, глядя на нас: – А о каком письме идёт речь? Это то, что лежало у вас в красной папке? Так я его отправил в конце февраля. Смотрю, письмо комбата лежит, ну я его взял и вместе с батарейными письмами и отправил в Россию.

Теперь мы с замполитом с удивлением смотрели на старшину, а я не выдержал и замысловато выматерился.

– А что, разве не надо было письмо отправлять? – Теперь уже прапорщик Пономарёв виновато крутил головой.

– Да, старшина, не надо было бы, – я чмыкнул уголками губ, – но ты не расстраивайся, ты в этом не виноват. Раз так получилось, значит теперь ничего не изменишь. Только из-за него дома нешуточный переполох получился, да и не только дома, но и в дивизии.

… Это воспоминание промелькнуло перед моими глазами в тот момент, когда Толик с жаром доказывал мне преимущества танка Т-72. Какие ещё были преимущества, я не успел узнать. Плащ-палатка на входе резко откинулась и в землянку влетел старшина, которого сильно толкнули в спину, когда он заходил в помещение. Пономарёв попытался восстановить равновесие, но не сумел и растянулся перед нашим столом. Вслед за старшиной в землянку ввалился Кирьянов и Карпук: из-за их спин выглядывали солдаты со злыми лицами. Старшина повозился на полу и остался там сидеть: подняться он не мог, так как был сильно пьян.

– Алексей Иванович, что случилось? – Хоть замполит внешне выглядел спокойным, но чувствовалось, что это спокойствие давалось ему с трудом.

– Товарищ майор, эта скотина, – Алексей Иванович не сильно, но и не слабо ткнул старшину в бок сапогом, – где-то нажралась и заявилась во второй взвод с водкой. А тут я во взводе, с Игорем работаю. Зная, какой он бывает в пьяном состояние, я естественно, отобрал у него несколько бутылок водки. Тогда старшина выхватывает из кармана гранату, заскакивает в кабину УРАЛа, где сидит Самарченко. Берёт его в заложники и начинает требовать вернуть ему водку, иначе он взорвёт себя и солдата. Сорок минут мы его уговаривали, пока не усыпили ему бдительность и только тогда сумели его обезвредить. Я не знаю, что с ним делать? Убить мало…

Кирьянов опять пнул его сапогом и гораздо сильней, чем в первый раз. Солдаты начали протискиваться мимо техника к Пономарёву, а тот безучастно сидел на полу и практически не реагировал на толчки, пинки и слова.

– Назад, – рявкнул я на солдат, – Алексей Иванович, смотри: сейчас с ним бесполезно разбираться. Веди его сейчас в палатку первого взвода. Пусть там проспится, а завтра я приму по нему решение. Но только всех предупредите, чтобы прапорщика никто даже пальцем не тронул. Башку тому оторву.

Пономарёва быстренько выволокли из землянке и по-моему кто-то из солдат в суматохе хорошо приложился ногой к его заднице, но я сделал вид, что ничего не видел. Толик налил мне в кружку вина и с интересом спросил: – Боря, ну и как ты его накажешь в этих условиях?

Я даже не задумывался над ответом: – Толя, всё гораздо проще, чем ты думаешь – просто надо знать свой личный состав. Я знаю, что в Елани, откуда пришёл ко мне старшина, он что-то совершил серьёзное и для того, чтобы его не уволили и не выкинули из очереди на квартиру, он вынужден поехать сюда. А он знает, что я как командир подразделения в любой момент за его просчёты и провинности могу выпнуть обратно в Елань. Но это не всё – он банально боится меня. Не пойму за что, но этот бывший капитан милиции жутко меня боится. Так что вечером, когда проспится, он примет любое моё