Мятежный дом - Ольга Чигиринская

Как ни горько, но бабушка, ненавистная сука, оказалась права: отец — ничтожество. Анибале хотелось как можно скорее отделаться от него, даже если это означало — оказаться в заложниках у тайсёгуна.

Семь часов полета от Биакко до Хребта Феникса были для Анибале непрерывным мучением. Он предпочел бы провести их с матерью, но его, как всегда, ни о чем не спросили. Его отправили с этим пустозвоном, которого никогда не хватало ни на что, кроме болтовни — и, видимо, он полагал, что болтовня — это как раз то, что нужно человеку после того, как ты им пятнадцать лет пренебрегал.

Как и все большие кланы, Сога имели свою резиденцию в Пещерах и свой частный причал. Но жизнь в столице была дорога, а госпожа Джемма Син — недостаточно богата, поэтому особняк пребывал законсервированным. В последний раз его посещали два месяца назад, когда госпожа Джемма привозила в столицу Элинор. Постоянного персонала не было — маленький штат гем-прислуги правительница Дома привезла с собой, а в отсутствие хозяев дом охраняла автоматика.

Северин спрыгнул на посадочную площадку, подошел к скрытой в стене панели и вложил в нее ключ-перстень. Панель раскрылась, Северин опустил на нее ладонь.

Замок сработал, открылась дверь во внутренние помещения.

— Надо же, — Северин повернулся к сыну. — Мой допуск жив. Кто бы мог подумать.

— Господин… — Гэнъя, телохранитель, заступил вход.

— Да, конечно, — Северин кивнул, пропуская его. Законсервированные дома порой таили в себе неприятные сюрпризы. Иногда ловким убийцам удавалось обмануть защитные системы — а то и перепрограммировать их, направив на хозяев.

Сначала вошли телохранители-морлоки, убедились, что все в порядке; потом — слуги с багажом в руках и на роботележках, и наконец — Северин и Анибале.

— Как давно я здесь не был, — пробормотал Северин, качая головой.

Анибале здесь не был пять лет. Тебе незачем привыкать к столичной роскоши, — говорила бабушка. Ты должен изучать астронавигацию, логистику и военное дело.

Анибале ненавидел навигацию и военное дело, и особенно логистику, но понимал, что если он хочет чего-то добиться в клане, сжать однажды пальцы на горле бабушки и вытащить маму из той грязи, в которую ее столкнули, он должен уметь драться. И он изучал военное дело, хотя в какой-то момент понял, что его просто водят вокруг пальца. То, что ему преподавали, было унылой теорией, да еще и относящейся к каким-то позапрошлым векам. Джемма Син Огата никогда бы не позволила внуку овладеть военным ремеслом по-настоящему.

Но он все равно учился упорно, рассчитывая найти крупицы истины в том сухостое, который пытались скормить его разуму. И вдруг, совершенно внезапно, все кончилось — а он даже не успел приложить никаких усилий.

Даже обидно.

— Где ты обычно жил, когда приезжал сюда? — спросил Северин. Анибале пожал плечами. Ему было все равно. Его устроили в какой-то комнате, он прожил здесь три дня, потом бабушка вернулась домой — он так и не успел обжить это пространство.

— Здесь, — Северин ткнул пальцем в какую-то секцию на трехмерном плане. — Смотри, отличный вид на заливные поля. Как ты думаешь?

Анибале снова пожал плечами.

— Хорошо, — сказал он. Ему было все равно, куда поселит его этот человек, который тоже ничего не сделал для победы — а теперь ходит тут, гордый, как павлин.

Кастрат, — это слово произносили в Доме Белой Ветви, не стесняясь мальчика. Нет, когда он был совсем маленьким, о Северине говорили иначе — герой. Говорили, что он погиб при Андраде. Место и время смерти были неизвестны, и поминовение устраивали в день, когда Рива выбили с Андрады — тем более, что это был траурный день для всех.

А потом оказалось, что папа жив, и что… ну, он больше не мужчина. Анибале не мог понять, как это — больше не мужчина? Он стал похож на юдана, носит женскую косметику и одежду?

Потом Анибале понял. Но какое-то время верил все же, что папа — герой. Что он появится однажды, разгонит всю эту белесую плесень, и они наконец-то будут счастливы.

Но время шло — а папа не появлялся. Раз в год, в Сэцубун, появлялась мама, красивая до слез, она всегда была красивей всех — и веселых девиц, что приходили развлекать гостей, и приглашенных дам. Она улыбалась и играла на джитаре, а они перешептывались и называли ее шлюхой.

Отец не появлялся никогда, и однажды Анибале понял, что он действительно не герой. Что он предатель. Может, он и не предавал дом Рива и клан Сога, может, он и не принял это злоучение в плену, но он предал свою жену. Своего сына.

Когда Анибале стал подростком, он понял, почему госпоже Джемме доставляла удовольствие мысль о том, что Северин кастрат. Она ненавидела Северина за то, что тот походил на своего отца. Официально Рэм Огата, жертва заговора клана Сэйта, был свят, и память его — неприкосновенна. Но можно отыгрываться на сыне. И на дочери. Элинор была копией матери, но ей на иной лад не давали забыть, чье законсервированное семя оплодотворило яйцеклетку госпожи Джеммы. Элинор должна была расти «достойной памяти» отца. А быть достойной памяти отца — означало в том числе и презирать незаконный плод семени брата-предателя, выросший в лоне «имперской шлюхи».

Огату-младшего перспектива оказаться при дворе тайсёгунской племянницы радовала только одним — тем, что он увидит, как Элинор получает позорную отставку и, поджав хвост, удаляется на Биакко.

Он усмехнулся, бросил свою сумку на кровать в той гостевой комнате, которую присмотрел ему Северин. Приятное зрелище отставки Элинор было не за горами: их вызывали в тайсёгунский дворец уже на сегодняшний вечер.

Тин смотрела на разложенные перед ней комбо, и по мере того, как ее нерешительность переходила в панику, Рокс внутренне корчилась. Когда-то она читала в одной старинной книге главу под названием «то, от чего вчуже берет стыд». А впрочем, почему «вчуже»? Разве не она молчаливо соучаствовала во всем, что делали с гемами? Вот, перед ней стоит взрослая женщина, умственно вполне развитая, способная производить множество сложных рабочих операций — и совершенно неспособная сделать выбор между тремя комбо разных цветов. Ну, попросту решить, какой цвет ей нравится больше.

«Разве я не принимала это как должное?».

— Ну-ну, ничего страшного, Тин, — сказала Сильвер. — Просто выбери цвет, который тебе больше нравится.

— Но я не знаю, какой мне нравится, — чуть не плача, проговорила Тин.

— Тогда выбери любой, нам все равно.

— А если я выберу неправильно?

— Ты выбираешь для себя. Поэтому ты решаешь, что правильно, а что неправильно.

Тин сжала губы. Рокс догадывалась, что с ней сейчас происходит — она хочет возразить людям, но не может заставить себя сделать это. Она хочет, чтобы люди сделали выбор за нее, как это было всю ее жизнь — но не знает, как вынудить их к этому, наверное, не знает даже, что пытается их к этому вынудить.

А Сильвер хочет, чтобы она сделала выбор сама. Пусть даже совершенно иллюзорный — выбор «любимого цвета». Сильвер, наверное, устроит и отказ от выбора, потому что это тоже выбор.

Тин наконец сформулировала как могла то, что ее мучило:

— Так не бывает.

И тут же закрыла глаза. Она возразила людям. Она совершила недопустимое. Рокс не знала, что испытывают гемы в таких случаях — страх перед наказанием, вбитый в позвоночник? Отвращение к себе? Желание умереть?

— Так есть, Тин, — как можно мягче сказала Сильвер. — Более того, Тин, с людьми чаще всего так и происходит: они сами решают, что правильно, а что нет.

Тин мгновенно нашла выход из логической ловушки:

— Я не человек.

— Ты человек, — спокойно возразила Сильвер.

Рокс внутренне дернулась. Первоначальный импульс был воскликнуть «Ты соображаешь, что говоришь?», но самообладание Кордо взяло свое.

Тин не знала, как возражать. Наконец ей пришел в голову выход.

— Можно я возьму синюю и пойду?

— Конечно, — улыбнулась Сильвер.

Тин, не сдерживая радости от того, что пытка выбором закончилась, ухватила синюю робу и исчезла за дверью.

— То, что ты ей сказала — прямое нарушение закона, — тихо проговорила Рокс. — Этологическая диверсия.

Сильвер кивнула.

— Я… — продолжала Рокс, — я восхищалась этим, когда это делал Дик… но он — одиночка, и от него тогда зависели очень немногие… А теперь… теперь все иначе, и мы… мы не можем рисковать Салимом.

— Хорошо, — согласилась Сильвер. — Скажи, когда мы сможем. Назови день, год, месяц.

— Что ты такое говоришь, — удивилась Рокс. — Как я тебе назову день, если я сама не знаю, когда гемов освободят. Не скоро еще, я так думаю

— Я хочу, чтобы ты поняла одну вещь, Рокс, — Сильвер скрестила руки на груди. — «Когда гемов освободят» — это значит «слишком поздно». Нам на руки в одночасье свалится полтора-два миллиона человек, не умеющих распоряжаться собой. И нас попросту не хватит на них на всех.