Финно-угры и балты в эпоху средневековья - Валентин Васильевич Седов

На поселении Тиутей-Сале встречены железные скребки для обработки кожи, обломок ножа, наконечник стрелы вильчатой формы, костяные наконечники стрел, а также небольшие листочки меди и бронзы. Скорее всего, вещевой инвентарь этого памятника был более обильным, но землянки здесь неоднократно перекапывались ненцами в поисках медных предметов и годной для обработки кости (Чернецов В.Н., 1957, с. 194, 196). Изделиями из кости и дерева пользовались очень широко. В частности, из кости делали наконечники стрел, ложки, орудия для разминания кожи и разглаживания швов. Из дерева и кости вырезали рукояти ножей и шильев, проколки. На поселении Тиутей-Сале найден деревянный ножичек, который, по мнению В.Н. Чернецова (Чернецов В.Н., 1957, с. 196, табл. XXVI, 1), копировал железные ножи и служил игрушкой или использовался в культовых целях, во время медвежьего праздника. Из дерева изготовлены также некоторые предметы неясного назначения (табл. LXXXV, 16), в которых В.Н. Чернецов (1957, с. 196) склонен усматривать колодки для стружков, являвшихся своего рода рубанками, где роль железки исполнял обыкновенный нож.

По мнению В.Н. Чернецова, каменные орудия в быту не употреблялись. Возможно, для обработки кожи служил кварцитовый скребок, а, судя по конической форме сверлины на оленьем роге, каменные сверла могли использоваться для сверления кости. Камень применялся также для оселков.

С памятниками оронтурского типа связан ряд случайных находок вещей из разных районов Нижнего Приобья, хранящихся преимущественно в Тобольском музее и опубликованных большей частью В.Н. Чернецовым (Чернецов В.Н., 1957, табл. XVIII; XXI; XXII) и в какой-то мере А.А. Спицыным (Спицын А.А., 1906б, рис. 4; 9; 276). Среди них имеются бронзовые круглопроволочные браслеты, гладкие и из перекрученной проволоки, импортная бронзовая бляха с изображением крылатого собакоголового грифона (табл. LXXXV, 11), найденная на мысу Ялпинг-Нёл на Северной Сосьве и датируемая серединой I тысячелетия н. э. или немного позднее (Чернецов В.Н., 1957, с. 188). Бляха с подобным изображением, отлитая местными мастерами по привозному образцу, происходит из Кинтусовских юрт в Сургутском Приобье. Прототипы этих блях имеют восточное, вероятно иранское, происхождение.

Большой интерес представляет найденная около г. Березов бронзовая бляха с изображением на ней, по мнению В.Н. Чернецова (Чернецов В.Н., 1957, с. 189, 190), трех менквов — духов фратрии Пор — в позе священной пляски с саблями (табл. LXXXV, 12). Характерные для образов менквов сочетание человеческих и медвежьих черт, трехпалость, одно-, двух- и трехголовость, выражающаяся в скульптуре хантов в виде зубцов на темени, ярко отражены в изображениях на бляхе. Помимо трактовки мифологических сюжетов, изображения сабли позволяют рассматривать ее как один из предметов вооружения воинов Нижнего Приобья. На фигурах подчеркнуто выделены пояса с наборными бляхами, очевидно являвшиеся аксессуарами костюма наиболее знатных воинов. Подобные фигуры воинов или духов с саблями выгравированы на сасанидских серебряных блюдах (Спицын А.А., 1906б, рис. 9), которые в Приобье имели сакральную символику и помещались в святилища.

К оронтурскому этапу относится также часть бронзовых литых зооморфных изображений. Датировать их довольно трудно, поскольку обнаружены они вне комплексов, как случайные находки. Для определения их хронологии важны аналогичные изображения, происходящие из датированных объектов, таких, как могильники Релка (Чиндина Л.А., 1977), Барсов Городок (Arne Т.J., 1935), Ликинский (Викторова В.Д., 1973) и др.

В VI–VIII вв. были распространены полые объемные зооморфные изображения, выполненные в реалистическом стиле. Отдельные детали их выделены продольными полосами-углублениями, иногда с мелкоточечным орнаментом, который в X–XIII вв. в основном заменяется узором в виде насечки и крупных «жемчужин». Наряду с объемными полыми фигурками представлены односторонние выпукло-вогнутые изображения, исполненные также в реалистическом стиле (табл. LXXXV, 3–5, 7–9). Среди изображаемых сюжетов представлены образы хищной птицы (орла, филина), а также водоплавающие и, видимо, глухарь. Из животных имеются изображения медведя, оленя, коня (табл. LXXXV, 4), изредка и других.

Примечательно, что в Нижнем Приобье пока не известны находки бронзовых литых антропоморфных изображений второй половины I тысячелетия н. э., кроме личин на груди птиц, в то время как они представлены в синхронных памятниках лесного Прииртышья и Нарымского Приобья (Heikel А., 1894, pl. III, 2; IV, 9; X, 4; ОАК за 1911 г., с. 128; Чиндина Л.А., 1977, рис. 34). Антропоморфные изображения Нижнего Приобья даны в гравировке на блюдах и бляхах (Heikel А., 1894, pl. XX, 1; Спицын А.А., 1906б, рис. 9). Исключением является упомянутая литая бляха из Березова, но здесь пляшущие фигуры с тремя треугольными выступами на темени и саблями, поднятыми вверх, аналогичны по стилю гравированным. В то же время присутствие трех выступов на темени не свойственно стилю антропоморфных фигур Нарымского Приобья и лесного Прииртышья. Параллели подобной манере изображения представлены в гравировке на некоторых блюдах из Прикамья, например, на двух находках из Слудки (Спицын А.А., 1906б, рис. 7, 10). Отмеченные особенности объясняются, очевидно, этническим своеобразием населения Нижнего и Сургутского Приобья VI–IX вв.

Определение хронологии памятников оронтурского типа представляет значительную трудность ввиду малого объема имеющегося материала. В.Н. Чернецов (Чернецов В.Н., 1957, с. 185, 200) датировал оронтурский этап VI–IX вв., отмечая наличие в нем двух переходных групп памятников — люликарской, сохраняющей в керамике черты предшествующего карымского этапа IV–V вв., и вожпайской конца VIII–IX в. Такая датировка базировалась в значительной мере на размещении памятников оронтурского типа в хронологическом отрезке между относительно лучше датирующимися памятниками предшествующего карымского и последующего кинтусовского этапов.

Н.В. Федорова (Федорова Н.В., 1981а, с. 140–142), анализируя материалы памятников I тысячелетия н. э. с Барсовой Горы, приняла хронологию этапов развития культуры населения Нижнего Приобья, установленную В.Н. Чернецовым, но оронтурский этап отнесла к VIII–X вв. с оговоркой, а предшествующий карымский этап — к V–VIII вв. Хронология Н.В. Федоровой дана в тезисном изложении и предполагает, очевидно, отнесение памятников люликарской группы с фигурно-штамповой орнаментацией керамики к предшествующему карымскому этапу. С оронтурским этапом у Н.В. Федоровой ассоциируется керамика с гребенчатым штампом и узором в виде лепты косых треугольников, заштрихованных в разные стороны. Такой критерий предусматривает отнесение к числу оронтурских памятников переходной вожпайской группы, сохраняющих оронтурские тенденции в орнаментации посуды IX–XII вв.

Таким образом, различие между датировками В.Н. Чернецова и Н.В. Федоровой обусловлено разным содержанием, вкладываемым в понятие памятников оронтурского типа.

Датировка оронтурских памятников последними веками I тысячелетия н. э. подтверждается радиоуглеродным анализом. Остатки угля из очага поселения Дюны III, относящегося к поздней вожпайской группе памятников (табл. LXXXVII), показали возраст 1050±50 л. н.,