Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

Воздвиженский. – Потом стал путаться, под влиянием богдановщины». Заключение было однозначным: «Тов. Воздвиженский не только изучает, но и воспринимает всецело богдановщину. <…> Воздвиженский партии чужд. Органически он никогда не сольется с партией».

«Тов. Воздвиженский идейный Богдановец, – заметили в партбюро. – Кроме него, у нас имеются еще плетущиеся в хвосте богдановцы». Так, например, тов. Фрумкина, руководитель краткосрочного курса, «сильно увлекалась», за что получила «похвалу» от товарищей. Она «шла на поводу» у Рузикаса и Воздвиженского, хвасталась своими знаниями и жаловалась, что студенческие кадры неспособны осуществить культурную революцию, заявляла, что «в университет набрана необразованная публика»[995]. В глазах более опытных лекторов Фрумкина была просто смешна. «Отождествление тов. Фрумкиной с Воздвиженским неправильно, – считал Николай Мартыненко. – Первая ни уха ни рыба, в богдановщине не понимает, второй идейный последователь». «Шатания и уклоны у тов. Фрумкиной есть, – соглашался Крегер. – Но это не богдановщина. Я думаю, что можно перевоспитать еще. Сказать, что она идейная богдановка, значит сказать, что она разобралась в ней, это слишком большая честь для нее».

Доброжелатели считали: «Фрумкину в богдановщине обвинять не приходится. Она в оппозиции тоже не была. Товарищи часто смеялись над ней и поэтому заставляли ее несколько стесняться и чуждаться на занятиях». Однако нашлись и те, кто не прощал ей высокомерия. «Я [не] была вожаком раскола в кружке, – уверяла сама ответчица. – Моглиным мы увлекались, потому что он хороший лектор. Ложь, что мы посещали занятия по богдановщине. Занимались мы несколько раз в Детском селе по вопросу о пролетарской культуре. Один раз присутствовали при чтении в клубе „Нового мира“. Мы знали, что у нас нет данных для чтения „Тектологии“». И заключение: «То, что Богдановым интересовалась, не значит, что я последователь Богданова»[996]. Но Канатчиков добивал: «Если тов. Фрумкина ничего не поняла во всем происходящем, то это ее характеризует и с очень плохой стороны. Если же она поняла, то скрывала, что тоже очень плохо». Характеристика Фрумкиной была не из лестных: «Молодой член РКП, не имеет подготовки в вопросах теории и тактики партии. Тип старой гимназистки, академик чистейшей воды, не имеет пролетарской закалки, не обладает целостным марксистским миропониманием, имеет уклон к мещанству и обывательщине, день и ночь зубрит книгу»[997]. Кружок посчитал Фрумкину «чуждым элементом» и передал дело в контрольную комиссию на предмет исключения из рядов РКП»[998].

Фрумкина оспаривала свою характеристику 19 апреля 1924 года. «Я выходец из непролетарской среды (отец был до 1918 года торговцем), но можно ли отсюда вывести, что я чужда партии и рабочему классу? – писала она в контрольную комиссию. – Ведь важно не мое социальное происхождение, а моя психология. Мой путь вступления в ряды РКП есть путь разрыва с воспитавшей меня идеологией и средой. Неудовлетворенность окружающей меня обстановкой, наблюдение над окружающей меня жизнью воспитали во мне уже с детства протест против всего окружающего». Затем следовало описание обращения:

Смена царизма временным правительством и смена последнего через октябрь советской властью выдвинуло на гребень общественной жизни новый для меня класс. Это не могло не отразиться на моем представлении о ходе общественной жизни, не могло не заставить работать мозги в том направлении, чтобы открыть причину этих перемен. Сама жизнь заставила вдуматься в ее ход, находить опорные пункты борьбы и самоопределяться. Становилось необходимым зачислить себя в ряды того или иного борющегося класса. <…> Целый год я употребила, чтобы, в конце концов, стать на твердую почву. В 1919 году я официально вступила в союз молодежи и окончательно причислила себя к лагерю борющегося пролетариата. Произошел… окончательный разрыв со старой идеологией и домашней средой, ибо вся работа в союзе… шла помимо желания [родителей] и несмотря на их бесконечные просьбы… порвать со всем этим.

Девушка почувствовала, «что одной преданности и желания работать недостаточно, что необходимы некоторые ориентировочные знания», и губком откомандировал ее в Зиновьевский университет. «Приехав в период организации комвуза, перед учебной частью последнего стоял вопрос о подготовке кадра руководителей кружков, для каковой цели и была выделена лекторская группа. <…>. Мы были переведены из Петрограда в Детское Село, где занимались в кружке по истории Запада». Фрумкина читала произведения Богданова, половина прочитанного касалась вопросов искусства. «Я это особенно подчеркиваю, ибо это сейчас является поводом для обвинения меня в „богдановщине“. <…> Что касается меня, то если принять во внимание тогдашнюю мою теоретическую подготовку с одной стороны и желание все понять с другой, то станет вполне понятно, почему я присутствовала на этих чтениях. [Делала я это] не по какому-либо социально-психологическому родству с „богдановщиной“, а по незнанию в то время расхождений Богданова с партией и марксизмом. <…> Примерно с осени 21 года по сие время я никогда к „богдановщине“ не возвращалась. С его взглядами я познакомилась позднее и считаю их совершенно чуждыми теории революционного марксизма».

Фрумкина просила ознакомиться с отзывом учебного отдела и тех, кем руководила. Некий Ваницын С. Д. писал в контрольную комиссию: «С 21 года т. Фрумкина училась у меня в Детском селе в лекторской группе. Со своей стороны утверждаю, что она ни в каких уклонах от принципов революционного марксизма замечена не была. Что касается [увлечения ее теорией Богданова], то могу сказать одно, что т. Фрумкина – человек не теоретической [хватки] и разобраться в вопросах философии она еще не могла, слишком еще была мало подготовлена. Поэтому увлечение богдановщиной с ее стороны считаю маловероятным и незаслуживающим строгого осуждения»[999].

Но, безусловно, самая интересная часть письма Фрумкиной относилась к обвинениям в «мелкобуржуазном уклоне». Это, писала она, было связано «с партийно-бытовой стороной».

Итак, что такое наш быт и как я его понимаю? С внешней стороны он организован и представляется в следующем виде: мы живем в общежитии по 2–3 человека в комнате, обедаем в столовой, готовимся к занятиям индивидуально и только в учебный час сходимся вместе для разбора доклада. Таким образом, кружок – это прежде всего учебный кружок. Никакой внутренней спайки в кружке нет. Каждый живет своей изолированной жизнью. В быту одни, в учебном отношении другие, вот характерная особенность лекторской группы. Учебный кружок не был кружком, где бы мы знали друг друга в его постоянной жизненной обстановке. Самый ход наших учебных занятий не располагал к этому. У нас развивались в учебных делах антагонистические отношения друг к другу, смягченные, правда, разными руководителями, но, в сущности, не дающие опоры для повседневного коллективизма. Характер постановки нашей учебной жизни вместо того, чтобы быть опорой нашего сближения в быту, был причиной разъединения.