Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

как церковь его трактует. Итак, с точки зрения церкви черная месса – это пародия на христианское богослужение, в первую очередь профанация святого причастия. Отправляемая адептами культа сатаны, черная месса обратна мессе христианской: тексты читаются наоборот, действия производятся аналогично христианскому ритуалу, но как бы выворачиваясь наизнанку. Преднамеренная имитация христианского ритуала побудила папу Иннокентия III отозваться о катарах как о секте «опасней сарацинов». Сарацины были иноверцами, «не знающими злого умысла», то есть теми, кто просто пока не знал, что такое христианство, тогда как еретики, практикующие черную мессу, были хорошо знакомы с церковным богослужением, а значит, искажали его умышленно. «Катары используют наши формулы, но выворачивают их смысл. <…> Они оставались в стане Христа, но с тем, чтобы подорвать его»[1012]. Дьяволопоклонники повторяли знакомые обещания о спасении, чтобы завлечь верующих и критиковать саму церковь. Притом их язык настолько походил на язык христианской проповеди, что становился зловещим и пугающим.

Подобным образом ЦК обвиняло «Рабочую правду» в мимикрии под РКП: «Мы говорим и о платформе с украденным названием, авторы которой войдут в историю как дезертиры, дезертиры и еще раз дезертиры»[1013]. «Если человек беспартийный или антипартийный будет выходить перед широкими массами и говорить контрреволюционные речи, то никто ему не поверит, – отмечал очевидное Зиновьев. – Но представьте себе „Рабочую группу“, которая выступает, как, например, мясниковцы в Москве и говорит, что нужно устроить новое 9 января, пойти к Кремлю с портретом товарища Ленина, чтобы там требовать увеличения заработной платы. <…> Это способствует разложению нашей партии и делается под эгидой нашей партии»[1014]. Все, что делали сторонники «Рабочей правды», воспринималось Зиновьевым как осмеяние большевистского символа веры. Ленин представал как новый царь, мясниковцы, претендовавшие на звание настоящих большевиков, оказывались новыми Гапонами, а рабочее шествие превращалось в новое Кровавое воскресенье.

Попытка стать новыми большевиками выглядит как профанация и одновременно имитация наиболее отсталых форм рабочей борьбы. Структурное сходство между «Рабочей правдой» и РКП было налицо: те же организационные формы (ячейки), тот же способ действия (пропаганда), та же самоидентификация (голос сознательных рабочих). Большевиков пугало зеркальное воспроизводство их собственных ритуалов под «другой фирмой».

В контрольной комиссии знали, что «общее число лиц, привлеченных к работе коллектива Рабочая Правда не превышало 20 человек». Ярославский цитировал из протокола № 1 этой группы (от 4 ноября 1922 года): «…Тов. Максимов (Шульман) доказывает, что устав не нужен, группа слишком незначительна и однородна по составу». 22 марта 1923 года тот же Шульман, многозначительно называя себя «классово мыслящий элемент в РКП», заявлял: «Наша аудитория, сходная с нами, невелика». Мы не поймем, почему столь маленькая группа вызвала такой переполох, если проигнорируем ту призму, сквозь которую цекисты смотрели на внутрипартийную ситуацию, призму, которая присваивала левой оппозиции «демонические» намерения. Тревожило большевистское руководство созвучность того, что делают «враги», тому, что делают сами большевики, до уровня неразличимости – тут включался мотив отзеркаливания, который станет со временем настоящим большевистским кошмаром. «Рабочая правда» призывала к продолжению революции через свержение существующей власти. А ее антиинтеллигентская риторика совпадала со взглядами ЦК, призывавшего к чисткам для борьбы с мелкой буржуазией. «„Рабочая правда“ выдвигала Богданова вместо Ленина – другой вождь, но те же принципы политического действия. Нам все равно, что Ленин умер» – такие крамольные слова приписывали Рузикасу и Воздвиженскому. Они, может, и принадлежали к другой церкви, но цель их была та же – социализм.

Не надо забывать, что «Рабочая правда» была подпольной организацией, подчеркивал Ярославский. В обращении «Рабочей правды» было написано: «Организуйте пропагандистские кружки, но не забывайте основного условия… тщательный подбор товарищей и строгую конспирацию». Это была узкая, замкнутая группа, прием в которую был очень труден. «Собрания этой группы проходили чрезвычайно конспиративно»[1015]. Богданов рассылал агитаторов по ячейкам, штудировался сакральный текст – «Тектология». Его адепты искали сторонников, запирались в комнате для чтения Богданова в Детском Селе и ходили в «Асторию» заниматься его учением – все это подпадало под определение черной мессы. «Рабочая правда» организовывалась в недрах РКП – ее члены не выходили из партии и поэтому вводили в заблуждение рядовых большевиков. И самое тревожное: действовали они, сознательно представляя собой не эффект НЭПа, а отъявленное раскольничество.

Из материалов этого дела было видно, что «Рабочая правда» «сознательно оставалась внутри РКП, ведя подпольную в ней работу в целях взрыва ее изнутри». ЦКК была озабочена тем, что партийная риторика этой группы могла увлечь рабочих и заставить их поверить в то, что партия на самом деле разложилась и ее настоящий наследник – это «Рабочая правда». Зачем же тогда, несмотря на существование Пролеткульта, «Рабочая правда» ратовала за «создание пролетарской культуры»? Почему настаивала, что такую роль «не может больше выполнять РКП, ее может выполнять лишь „Рабочая правда“»? Обращение к массам с призывом «бороться за права пролетариата» вызывало недоумение. И уж совсем крамольно звучала задача «создания рабочей партии в России».

В своем заявлении от 20 декабря 1923 года в Политбюро ЦК РКП участники «Рабочей правды» настаивали, что они часть рабочего движения: «Взгляды коллектива „Рабочая правда“ извращаются в печати самым возмутительным образом. Нас изображают как политическую контрреволюционную меньшевистскую организацию. <…> В действительности же мы все молодые (самому старшему 25 лет), активные рев<олюционные> работники нашей партии. Все мы подростками вступили в ее ряды. <…> Название всему этому – „Дрейфусиада“. <…> (29 декабря 1923 г. Москва. ГПУ. Внутренняя тюрьма)»[1016].

Приведенное свидетельство позволяет лучше понять динамику близости и инаковости, определявших «демонизацию» «Рабочей правды» в печати. Да, действительно, участники «Рабочей правды» были молоды, с серьезным партийным стажем, по сути они подпадали под представление об идеальном партийце. Такую биографию сторонников «Рабочей правды» ЦК просто не могло принять. Было невозможно поверить, что отменные партийцы могут осмелиться вести подрывную контрреволюционную работу. Именно поэтому их нужно было изобразить как меньшевиков, часть старого мира. Они были настолько невыносимо близки большевикам, что их невозможно было воспринимать иначе как по природе своей органически чуждых партии. Отказ членов «Рабочей правды» от раскаяния вызывал в руководстве РКП большие опасения. «Попытки партийным путем привлечь членов этой группы к выяснению причин, толкнувших отдельных членов партии на создание такой группировки, встретили со стороны вызванных в ЦКК членов этой группы отношение людей, абсолютно чуждых нашей партии, враждебных ей, отказ этих лиц от выяснения дела партийным путем». Отказ «Рабочей правды» сотрудничать выводит из себя большевиков. Как смеют они отказываться от предложенной помощи, выяснения дела партийным путем?

В результате контрольная комиссия нашла совершенно несовместимым со званием члена РКП участие в