Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что касается сирийцев, то они с радостью приветствовали нового царя. Красивый и щедрый двадцатитрехлетний юноша стал прекрасной заменой гордому и необщительному обладателю орлиного профиля Деметрию. Он не стал бы мрачно смотреть на веселье и праздники и не стал бы беспокоить страну, втравливая ее в постоянные столкновения с соседями. Отношения Александра со всеми державами были исключительно дружескими. Три царя-соседа поддерживали его. Рим благосклонно отнесся к его предприятию.
Так что Александр – кем бы он ни был – утвердился на троне Селевкидов. У него было прозвание Теопатр Эвергет. Вместо этих двух иногда встречаются также Эпифан Никифор – прозвища его (якобы) отца или Евпатор – прозвище его брата[1644]. Но имя, под которым он стал известен народу, было Балас[1645].
Невозможно определить масштабы или форму гегемонии Птолемеев. Видимо, следует считать, что резиденцией селевкидского двора теперь, как правило, была Птолемаида[1646], где правительство находилось ближе к Александрии. Серебряные деньги, отчеканенные во имя царя в финикийских городах, были приспособлены к египетскому стандарту[1647] вместо аттического (который был обычным стандартом для селевкидских денег), и эмблемой на них был орел Птолемеев[1648].
Как правитель Александр оказался абсолютно бесполезен. Он подпал под влияние любовниц и фаворитов[1649], в то время как дела управления остались в руках первого министра Аммония[1650], которого все ненавидели за его преступления. Его ревность к соперникам пылала как огонь при дворе: все возможные конкуренты среди друзей царя были устранены после целого ряда убийств. Среди его жертв оказались Лаодика (либо царица-супруга Антиоха Эпифана и, таким образом, якобы мать Александра, либо супруга Деметрия) и Антигон, один из сыновей Деметрия, которого он не выслал из Сирии[1651]. Управление самой Антиохией было доверено двум фаворитам – Гиераксу и Диодоту[1652].
Страница из утраченного труда Афинея, посвященного селевкидским царям[1653], позволяет нам бросить взгляд на двор Александра Баласа. Среди фаворитов царя был некто Диоген из вавилонской Селевкии, который имел некоторую репутацию как философ, исповедовавший эпикурейство. Царь, который находил удовольствие в философских дискуссиях, предпочитал доктрину стоиков (!). Однако он находил общество Диогена весьма приятным – он обладал смелым и острым умом и не щадил даже царскую семью ради хорошей шутки. Однажды Диоген заявил Александру, что он решил стать жрецом Добродетели (его жизнь, конечно, была донельзя разнузданной), и попросил разрешения надеть в связи с этим багряные одежды и золотой венец с изображением Добродетели в центре. Александру эта идея очень понравилась, и он сам подарил философу эту корону. За несколько дней философ подарил все это певичке, которая была его последней страстью. Дело дошло до ушей Александра. Он немедленно устроил пир для философов и других известных людей и пригласил Диогена. Когда тот явился, царь попросил его надеть свои одежды и венец перед тем, как занять место. Диоген пустился в туманные оправдания, и тут царь махнул рукой. Немедленно явилась толпа актеров, среди которых была и та певичка, увенчанная короной Добродетели и облаченная в багряное платье. Вся компания разразилась хохотом, но философа это не смутило. Чем больше все смеялись, тем больше он в ответ хвалил деву[1654].
Однако эта радостная жизнь (на зловещем фоне убийств) не могла продолжаться долго, когда руки более сильные, чем у Александра, были готовы захватить наследие Селевкидов. Через три года сирийцы от него устали и возненавидели Аммония. Они снова захотели «настоящего» царя. Александр был чрезвычайно популярен только среди одной части населения – иудеев. Им он нравился потому, что их не беспокоил.
Мы должны теперь посмотреть на то, что происходило в Иудее с тех пор, как мы в последний раз ее видели – подчиненную Вакхидом и скованную цепью мощных военных постов.
Через два года после этого (то есть в 158-м до н. э.) селевкидское правительство сняло свой запрет на партию Хасмонеев. Изменение отношения к ним настолько непонятно в политическом смысле, что нам нужны еще какие-то объяснения, кроме тех, что дают нам иудейские сочинения, которые остаются нашим единственным источником[1655]. Там это решение представлено как результат раздражения Вакхида, которого эллинистическая партия попросила схватить хасмонейских вождей, уверяя при этом, что это будет легко; на самом деле оказалось, что полководец втянулся в бесплодную осаду какой-то крепости в диком месте[1656]. Каков бы ни был мотив этого изменения в политике, очевидно, что правительство в лице Вакхида помирилось с Хасмонеями, даровало им амнистию и освободило тех их сторонников (конечно, кроме заложников), которых оно держало в тюрьме. Ионафану, Симону и их последователям позволили вернуться в Иудею, хотя Иерусалим и цепь укрепленных городов оставалась в ведении правительства. Но как только братья Иуды вернулись в страну и были прощены Селевкидами, их партия стала день ото дня становиться сильнее, поскольку она пользовалась симпатией народных масс. Она снова стала (во всяком случае, де-факто) господствующей силой в сельской округе Иудеи. Ионафан, со своей штаб-квартирой в Михмасе, постоянно наращивал свою силу за счет эллинистического совета, который заседал в Иерусалиме. Формальные недостатки его позиции – то, что у него не было признанного всеми титула, его отсутствие в столице – тем не менее были существенны. Ионафан не мог считать свою цель достигнутой, пока он не утвердится в качестве первосвященника в Иерусалиме[1657].
Совершенно новые перспективы открылись для иудеев-националистов в 152 г., когда в стране оказалось два соперничающих царя. Эта ситуация повторялась снова и снова, и мы увидим, как росла
