Красный лик - Всеволод Иванов

Одним словом, то, что в 1921 году сделал один Ленин одним росчерком пера, введя НЭП, теперь, в 1928 году подлежит длительным обсуждениям, интригам, борьбе и т. д. Это ли «прогресс»?

Надо сказать, что коммунисты боятся пойти на этот путь, потому что успех, хотя безусловно будет, но от коммунизма-то останутся рожки да ножки…

Стоило ли и огород городить, если на этом огороде вырастет всё тот же купец и фабрикант? А есть что-нибудь консервативней господ коммунистов?

Вот почему мы полагаем, что если даже правая партия, которая теперь укрепляет исподволь в московском районе свои позиции, дабы не сыграть так же, как Троцкий и Зиновьев, — и добьётся успеха, то этот успех будет частичным, неверным, паллиативным. Волк всё равно побежит в свой коммунистический лес.

Во главе правой оппозиции — стоят люди вроде Рыкова и Калинина, то есть правоверные коммунисты; они не отличаются независимостью и смелостью своих взглядов, от коммунизма не отрекутся, нового слова не скажут. Поэтому надо надеяться, что этот правый уклон расколет РКП по новой, ещё не видной линии и выдвинет к власти простой рядовой партийный состав, который чужд доктринальных ухищрений и который пойдёт просто за национальные интересы. Да кроме того, мало ли в коммунистической партии и просто скрывающегося, приспособившегося, действительно, элемента?

Итак, на одиннадцатом году соввласти в России мы отмечаем следующие данные:

— Компрометация идеи «коммунизма» на 100 %.

— Раскол в РКП, имеющийся и будущий.

— Укрепление идеи правого, национального уклона.

— Сепаратистское движение на Украине, на Дону, в Сибири и т. д.

— Нарастание сил крестьянства.

— Ликвидация ленинского эпигонства.

И если таким образом все былые исторические противоречия в русском народе, появившиеся в течение истории, — вскрыты и исчезли в ленинской революции, если вышел к власти в ней материковый основной слой народа, — то тем яснее вырисовываются очертания новых лозунгов, которые скоро должна выкинуть вся Россия:

— Гражданский мир по принципу — каждому своё! Мир между народами России! Федеральное объединение! Мир между классами России! Земля крестьянству! Город на службу мужику!..

Гражданский мир всем, война тем, кто хочет войны!..

Варяги

Внимательно прочёл и перечёл восторженную статью некоего С. Варшавского в воскресной последней «Заре», под заглавием «Отрадные итоги».

Сколько описано в ней хороших разных впечатлений:

«После долгих лет изгнания, когда отчаяние стало закрадываться в сердце русского эмигранта…», — пишет господин Варшавский.

Что же вдохновило господина Варшавского на столь бодрые строки? Не что иное как «русские дни» в Белграде…

Белградские общественные организации, как известно, пригласили к себе русских писателей и устроили им ряд чествований как сынам Великой России, тем самым отдавая неоплатный старый долг славян России. Конечно, в виду обнаруженной всеми европейскими нациями изумительной способности основательно забывать русские заслуги, а также в виду их склонности существующий в настоящее время в России строй относить к вине не только «большевиков», а вообще всех русских, старательно помогавших успеху революции, подобное трогательное отношение — чрезвычайно редко и поэтому должно быть очень ценимо.

Но — уж русская черта — рявкать «Осанну» так, что потом самим становится неловко.

Этим свойством отличается и господин Варшавский.

Он живописует почести, оказанные русским литераторам, в столь ярких красках, так описывает, сколько им было оказано внимания, что мне, человеку, не бывшему там, представляется, что бедные скрибы просто-напросто растерялись и во время хвалебных речей — переглядывались друг с другом:

— Да мы ли это?

Если по отношению к своему брату, русскому эмигранту, российские писатели держатся настолько независимо, что член съезда господин Мережковский не пожелал принять редактора белградского «Военного Вестника» господина Рклицкого, который пришёл к нему переговорить об устроении участи нищенствующего потомка Ф. М. Достоевского, а разговаривал с ним через лакея, то в отношении чужестранцев — у братьев писателей мягкость спины и позвоночника — изумительная.

Они так благодарили сербский народ за оказанную им честь, что в этих рассыпаниях в любезностях забывали, что нет никакой благодарности на земле, которая была бы достаточна, чтобы отблагодарить Россию за то, что она сделала для славян.

Ведь та несчастная Великая война, которая разрушила Россию и повергла её в столь жалкое современное положение, — была войной из требования России к Австрии не унижать сербского достоинства в суровых требованиях удовлетворений за сараевский инцидент и за выстрел гимназиста.

Со стороны белградских братьев-писателей не раздалось ни одного гордого слова в упоминание сего немаловажного обстоятельства, а в ответ замелькали только усиленные поклоны да речи о «славянской общности».

Давно истлели в гробах кости славянофилов, которых многие из этих самых награждённых орденом св. Саввы писателей обкладывали разными словами, а на заключительном банкете, ад хок, так сказать, тот же неподражаемый Мережковский заявил, что «он теперь только понимает реальность понятия славянства».

В этой изумлённости характерно одно, а именно — глубокое основательное забвение со стороны писателя того, к какому государству, с какой блистательной и успешной историей принадлежали и принадлежат они. В русском государстве они всегда видели своего врага, который мешал им «писать свободно», как будто для государства самое важное дело — чтобы каждый, кто может скрести пером по бумаге, — мог бы брехать, что ему вздумается. Вся деятельность наших писателей и рождённой ими «литературочки» — это обличение дурных городовых. А оказывается, эти городовые, их начальники, министры, из которых «каждый новый был хуже своего предшественника», — эти офицеры, эти солдаты делали какое-то дело, которое своевременно просмотрели господа литераторы, за которое их столь благодарят; благодарят не за то, что они «писали», а за то, что они тоже русские, как солдаты Шипки, как лейтенанты Шестаков и Дубасов, как «Белый генерал», и если их избрали для приёма этой благодарности, то только потому, что они могут написать об этом.

Если бы Варшавский и прочие зарубежные писатели помнили о той России, которую они представляли, то они не были бы так потрясены; они бы не передавали бы, захлёбываясь, о благодеяниях сербов, о том, что «газету обещали открыть», «журнал обещали основать», где могут снова упражняться «в науках и безверьи профессора», а главное, они не говорили бы, что съезд в Белграде заставил их вспомнить о том, что они русские…