Красный лик - Всеволод Иванов

Теперь, когда судьба заставила меня повидать почти всё, о чём рассказывал тогда, в дни молодости, старый русский флотский ветеран, — это не кажется таким увлекательным. Но тогда нам, воспитанным в детстве на Жюль Вернах, на Майн Ридах, — эти путешествия были особенно интересны. Ведь это путешествовал не просто какой-нибудь американец или англичанин Кук, нет, тут путешествовал русский человек, плавал на русском судне.

«Вокруг Света», «Природа и Люди» прививали русским детям в своих интернациональных переводных рассказах вкус к заграничному: мы читали и удивлялись, какие-де храбрые люди европейцы…

Это была сытинская пропаганда иностранщины за русский счёт. А вот старик капитан 1-го ранга, полуразбитый параличом, рассказывал про русские дела.

В его рассказах — Япония, например, представлялась какой-то миниатюрной, цветистой вещью. Нагасаки — веяло волшебными огнями гор, синего моря и пёстрых гейш в чайных лёгких домиках, где так весело разворачивались русские морские офицеры в присаженных на уши чёрных морских картузах с белым кантом и белых кителях…

С каким замиранием сердца слушал я рассказ, как в одной из гаваней приморского побережья, посевернее Владивостока, — лежит на дне затопленный во время войны с Англией гончаровский фрегат «Паллада», очертания которого видны в воде в сильный отлив до сих пор.

Владивосток в его повествованиях был тогда диковинным городом, в котором по улицам бродят тигры, охота на которых тоже доставила моряку несколько острых страшных минут…

Но все эти рассказы про тигров — бледнели перед рассказами о строгих адмиралах, любителях парусного искусства…

В прифронтовом городке Староконстантинове, проходя через него на фронт в 1917 году, я встретился с одним старым отставным полковником, исполнявшим добровольно должность коменданта. Это была типичная фигура ветерана турецкой кампании — серая тужурка, фуражка с огромным козырьком… Он жил на тенистой очаровательной улице этого волынского городка, неподалёку от обставленного пирамидальными тополями белоснежного костёла, против которого в кокетливой позе стояла Мадонна с Младенцем, и на ней была голубая мантия, а над головой — венец из поднятых на проволоке золотых звёзд…

И когда я разговаривал с этим простым, воспитанным, твёрдым старым человеком, который так и не ушёл со своего поста, будучи впоследствии растерзанным солдатской массой, я воочию видел, из какого теста были сделаны старые русские армии… Это была сплошная традиция, но традиция не подчинённости и безответственности, а которая имеет личный, персональный характер, которая заставляла старика плакать за обиды, наносимые тогда русской армии её современными командирами…

Жившие на пенсию по всей России в своих маленьких домиках, иногда — в больших поместьях, эти смешные, ворчливые, но добрые и честные старики-ветераны, подчас любящие выпить, пошуметь, а больше всего — поговорить, были свидетелями славных лет русского царства.

Пусть неудачны были последние наши войны, пусть у нас с 1854 года не было ни одной победы, но всё-таки были живы свидетели самоотверженной, всегдашней готовности даже принести себя в жертву долгу со стороны русских людей; что ж было делать, если Господь обидел Россию начальниками, если у людей делался какой-то заскок в голове, как только они становились генералами…

Среди политической раскачки последних лет, среди всеобщей бури противоположных мнений, разброда, разного рода проблем — они, эти ветераны, были всегда верны самим себе и России. Они были убеждены, что они провели свой жизненный путь правильно, и, конечно, в них не было того вихляния, которое было видно в последних деятелях нашей армии.

И хотя их теперь почти уже нет, хотя на них прошёл словно некий мор, и хотя я нёс сам когда-то треуголку перед гробом старого моряка, — но должно сказать:

— Счастлив был их жребий… Они остались самими собой до самого конца.

Ну, а наш ветеран Великой войны?

Только невежественностью, нечуткостью, небрежностью русской зарубежной политической прессы можно объяснить, что до сих пор не издана книга, которая бы описывала положение ветеранов и инвалидов в других союзных странах.

Не надо забывать, что революция, ошельмовав русскую армию и её дела, ни в коем случае не может пользоваться благодарностью ветеранов. Ветераны — это противники революции.

В то же время — ветераны — это люди, которые делом показали свою верность нации.

В таком разрезе и понял их Муссолини; в то время как выученные большевиками из Кремля итальянские коммунисты на улицах и дорогах Италии избивали ветеранов, срывали с них знаки отличия, — он широко распахнул для них двери своих фаций.

И итальянская фашистская национальная революция была сделана именно в большей мере ветеранами, которые не желали даром отдавать плоды своих трудов на войне.

В результате — в Италии нет голодных инвалидов, какие есть в России; в результате — Италия получила те репарации, которые надлежало ей по праву крови получить с Германии; на эти репарации настроены и дома, и выдаются пенсии для инвалидов.

Прекрасно обставлены инвалиды и ветераны во Франции и Англии; в прошлом году промелькнувшие в газетах суммы на обеспечение ветеранов в Англии — были гомерически велики. Тот из русских военных, который интересуется не только политикой, но и организацией национального русского дела, — отлично сделает, если составит маленькую брошюрку с указанием, что потеряли с большевиками русские инвалиды и ветераны в сравнении с положением в других странах и сколько на этом деле заработала Германия, уклонившись с Брестским миром от платежей.

Наконец, из последних газет известно, что Америка за каждого своего убитого солдата платила его семье пять тысяч долларов (то есть десять тысяч рублей)…

А наш русский ветеран и инвалид последней войны?

Он — принял на себя весь крест её тяжёлых последствий. Без работы, без квалификации, без рук или без ног, — он несёт на себе весь ужас русской дезорганизации, и, отдавши государству всё, что он имел, — он не получает ни копейки…

Как гражданская война тяжела, потому что на ней «фронт со всех сторон», как в гражданскую войну нет тыла, где стоят уже нейтральные лазареты, где возможна эвакуация, как в гражданскую войну боец предоставлен сам себе, своему счастью, так и положение русского ветерана Великой войны разнится от положения ветерана других войн.

Те — совершили своё дело и с честью почили на лаврах общественного и государственного признания, стали делать своё маленькое дело общественного воспитания, представляя из себя живой музей войны. Эти — выкинуты на улицу с неоплаченными, просроченными векселями от государства, подписанными кровью, которых — увы! — некуда предъявить к протесту.