Дневники св. Николая Японского. Том ΙV - Николай Японский

27 января/9 февраля 1901. Суббота.

Григорий Ито, бывший малое время катихизатором в Нагоя, потом несколько месяцев хворавший дома, явился ныне, и просит назначить его на службу в Симооса, на его родине, но чем? Школьным учителем в деревне по предметам общего образования деревенских ребят. Что за бессовестность! Недоставало, чтобы русские христиане жертвовали свои деньги еще и на наем школьных учителей в японские деревни! И об этом хлопочут, кроме Ито, за него о. Феодор Мидзуно и секретарь Давид Фудзисава; всех прогнал, выбранив за бессовестность и безучастность к интересам Церкви.

28 января/10 февраля 1901. Воскресенье.

За Литургией вместе с здешним военным агентом полковником Ванновским был «Военный агент в Берлине, Князь Павел Николаевич Енгалычев». Он был в свите графа Вальдерзее, главнокомандующего союзных войск в Китае, и ныне возвращается в Европу к своему месту. К берлинскому о. протоиерею Алексею Петровичу Мальцеву я отправил с ним книжку наших соборных протоколов прошлого года. По желанию Князя, показал ему наши школы. Говорил он, между прочим:

— Синод издал странное распоряжение: не отпевать графа Льва Толстого, когда он умрет.

— Откуда Вы взяли это?

— Из американских газет.

— Но как же может знать Синод, что Толстой непременно умрет, не покаявшись? А если он умрет христианином, как же не отпевать его? Газетная утка эта — злонамеренная клевета на Синод, бьющая на возбуждение вящей симпатии к Толстому, в видах пропаганды его злостной ереси. — Было вот что: Петербургский Митрополит призвал петербургских благочинных и конфиденциально сказал им: «На случай смерти графа Толстого предупреждаю: без особого разрешения на то не служить панихиду». Распоряжение весьма благоразумное: если Толстой умрет непокаявшимся врагом православной христианской веры, то навязывать ему церковные молитвы было бы кощунством; Церкви остается только молча поручить его милосердию Божию, как и всех язычников и врагов Божиих…

Во втором часу отправился дать лекцию по Догматике, как обещано было, студентам Университета и приготовительной к Университету школы (Коотоогакко). Собрались здесь же, внизу, в редакции церковного журнала. И что за бедное собрание! Студентов всего трое: Накагава Иоанн, сын о. Катакура, Иосия Сато, сын о. Павла Сато, да еще один ученик «Коо–тоогакко»; всего четверо; в прошлое, первоначальное собрание, было еще двое, но уже изменили своему обещанию аккуратно приходить — таковы по аккуратности японцы вообще! Было еще человека четыре семинаристов, добровольцев слушать. Сказал я о том, «что такое догмат, и как он важен»; лекция продолжалась минут сорок; больше говорить было трудно, ибо язык еще болел, и голова разболелась. Дальше, вероятно, были энзецу Исайи Мидзусима и Павла Ямада, которые были налицо.

Был сын христианки из Накацу, сестры умершего атеиста Фукузава; принес от нее пожертвование на Церковь — 20 сен; сын этот тоже язычник, приезжал из Накацу на погребение деда; послал чрез него христианских брошюр его матери, истинно благочестивой, но бедно живущей семидесятидвухлетней старушки.

Была всенощная по случаю завтрашнего гражданского японского праздника, пропетая причетниками. После нее теперь семинаристы делают свой энзецу–квай, на который для угощения себя собиралось по 10 сен, да у меня отвоевали 3 ены.

29 января/11 февраля 1901. Понедельник.

Японский гражданский праздник: Кигенсеиу.

С восьми часов утра Литургия, отслуженная тремя иереями. На благодарственный молебен и я выходил.

Письмо к о. Иннокентию Китайскому, в ответ на его два, — с советом писать к Высокопреосвященному Антонию, Митрополиту Санкт—Петербургскому, чтобы писанья его в Синод не залеживались; в убеждение привел выдержку из письма ко мне о. Сергия Страгородского от 10 декабря 1899 года, советующего именно сие со слов самого Митрополита.

Вечером чтение с Накаем корректуры уже Евангелия от Луки.

30 января/12 февраля 1901. Вторник.

Илья Яци опять просит позволения дать развод жене, согласно ее желанию; глупое письмо, наполненное пустыми порицаниями жене и гневливостью. Отвечено, что коли даст развод, то не только перестанет быть катихизатором, но и христианином, ибо нарушит прямую Заповедь Спасителя; если же он так уверен, что жена хочет уйти к кому–то другому, то пусть оправдается его уверенность, тогда он получит свободу от нее по ее вине.

О. Павел Косуги вечно клянчит на болезнь жены. Ныне просит, чтобы ей дозволено было, для перемены места, поселиться в церковном доме в Тоносава, да чтобы Миссия и содержала ее там, питая яйцами и молоком. Выдумал! Отвечено, что дом в Тоносава нужен для больных учеников. На жену же послано 10 ен — пусть на эти средства отправляет ее, куда хочет, но больше не просит.

О. Игнатий Мукояма пишет, что никак не может убедить христианина Павла Мацумото и его жену сойтись опять и жить вместе. Муж бы и не прочь, да жена не идет — боится его; он очень строг, она — слаба, и разошлись, а младенец страдает на руках отца, без молока матери, ушедшей в Цуяма к родителям. Просит о. Игнатий меня написать им увещание. Напишу.

31 января/17 февраля 1901. Среда.

О. Алексей Савабе приходит сообщить, что Петр Маено, из служащих у него катихизаторов, уходит с церковной службы. Этот был когда–то до того дурным по поведению, что отец прогнал его из дома (кандоосита); поступил по убеждению какого–то христианина в Катихизаторскую школу, исправился, хорошо учился и сделался проповедником. Но вот, потому что сделался годным на дело, мир и отбирает его себе, — уходит, чтобы зарабатывать больше денег, чем сколько дает церковная служба. — Лишь только вышел от меня о. Савабе, приходит смотритель Семинарии Иван Акимович Сенума и сообщает, что трое семинаристов бежали из школы — в светские заведения куда–то поступают, без сомнения, тоже, чтобы добиться со временем более доходной службы, чем церковная. В сущности, не жаль никого: Маено все же был плохой катихизатор; из троих учеников один был несколько способный, два совсем бездарные, так что если бы вздумали обратно проситься в школу, ни за что не будут приняты; и хорошо, что ушли с хлебов Миссии, которая едва ли когда- либо ими могла бы воспользоваться. Самый дрянной народ поступает в миссийские школы — большею частью отброс других школ; потому, если и уходит, не беда. Жалкое положение вообще духовных школ ныне, не наших только, а всех миссий. Кажется, отлив дошел до последней черты; если течение пойдет еще вниз, то значит, и отброса не будет — школьные здания опустеют. Что ж, если и это будет — пусть! Не от нас это зависит, значит, не нам печалиться. Но печально положение Японии. Материализм до того обуял ее, что, если не пойдет на прилив, она в скота обратится со всей своей наружной цивилизацией — и упадет духовно, ослабеет нравственно, огрубеет в чувственности и расшатается, расхлябается физически. Но едва ли это будет! Кажется, Господь не для того начал будить ее; возникнут и возобладают мало–помалу и более благородные стремления, окажется и человеческое достоинство в японском народе также, ныне мнящим себя скотским исчадием, и потому никнущем долу щипать знатную пажить и более ничего не хотящим. — Быть может, из Семинарии менее бежали бы, если бы штат учащих был более благонастроен. Ныне там четыре кандидата богословия, но ни одного истинно усердного к Церкви; все служат, чтобы получать жалованье; Бог весть, устояли бы и они, если бы где на стороне могли получать больше, и особенно если бы гораздо больше. Прочие учителя — язычники. Языческая литература вливается в Семинарию — более, чем языческая, — атеистическая. Сенума постоянно требовал, чтобы в семинарскую библиотеку покупаемы были все новейшие хорошие сочинения по всем отраслям, также, чтобы выписываемы были педагогические журналы. Тщетно я говорил, что все это проникнуто нынешним модным атеизмом, утилитаризмом, эволюционизмом и прочим. Ныне он тоже просил денег на дальнейшую педагогическую литературу. Но на мои резоны, что пора перестать отравлять учеников атеизмом, иначе и все разбегутся из Семинарии, — склонился, наконец, и он, и не стал настаивать на выдаче денег. Вообще, плохое нравственное состояние Семинарии ныне! И если оно не улучшится, то, пожалуй, и хорошие ученики будут портиться у нас. Нужно ждать доброго педагога из России. Оным и будет тот, кто приедет сюда миссионером в этом или следующем году. Верно, что Господь пошлет такового. Особенно надеюсь я на будущий год, когда в Казанской Академии кончит один, просившийся сюда в миссионеры еще по окончании курса Нижегородской Семинарии.