Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) - Генрик Сенкевич

И пан Заглоба махнул рукой.

— А что вы сделаете с ним? Солдаты говорят, что определите его на должность форейтора, потому что он мужик видный, но мне не хотелось бы верить этому.

— Конечно, нет, — ответил Скшетуский. — Это славный воин, а если он несчастен, то я тем более не опозорю его мужицким занятием.

— Да простит ему Бог все, — сказала княжна.

— Аминь! — добавил Заглоба. — Он просит смерти, как избавления… и, наверное, нашел бы ее, если б не опоздал под Збараж.

Вдалеке показалось Грабово, первый привал. Там все было заполнено солдатами, возвращающимися из Збаража. Там находился и пан каштелян сандомирский, Витовский, поспешивший навстречу жене, и пан староста красноставский, и пан Пшеимский, и множество шляхты из ополчения. Усадьба в Грабове была сожжена, так же, как и другие постройки, но чудесная погода позволяла расположиться на воле, в дубовом лесу, под открытым небом. В провизии и напитках недостатка не было, и прислуга тотчас же принялась за приготовление ужина. Каштелян приказал разбить несколько палаток для дам и высшей шляхты. Рыцари толпились перед палатками в надежде увидеть княжну и Скшетуского. Одни толковали о минувшей войне, другие, побывавшие только под Зборовом, расспрашивали княжеских солдат о подробностях осады. Повсюду кипело веселье, благо Бог послал ясный день.

Среди шляхты больше всех ораторствовал пан Заглоба и в тысячный раз рассказывал, как он убил Бурлая; ту же самую роль играл Жендзян, окруженный толпою лиц, менее значительных. Впрочем, это не помешало хитрому пажу улучить свободную минуту и отозвать Скшетуского в сторонку.

— Пане! — сказал он, припадая к его коленям. — Я хотел бы просить вас о милости.

— Мне трудно было бы отказать тебе в чем-либо. Благодаря тебе все и устроилось благополучно. Говори, чего ты хочешь?

Румяное лицо Жендзяна потемнело, глаза загорелись злобой и ненавистью.

— Только одного, больше ничего мне не нужно: отдайте мне Богуна.

— Богуна? — изумился пан Скшетуский. — Что же ты с ним станешь делать?

— Я уж знаю… чтобы мое не пропадало и ему с лихвой заплатить за Чигирин. Я знаю, что вы его казните, так дайте же. мне сначала расквитаться с ним.

Брови Скшетуского нахмурились.

— Этому не бывать! — решительно сказал он.

— Боже мой! Лучше бы я погиб! — горестно воскликнул Жендзян. — Словно для того я и остался жив, чтобы нести бремя позора!

— Проси, чего хочешь, только не этого. Обдумай хорошенько, спроси своих стариков, какой грех больше: сдержать такую клятву или отступиться? Не прикладывай своей руки к карающему Божьему приговору, чтобы и тебя не постигла кара. Постыдись, Жендзян! Этот человек и так просит у Бога смерти… раненый, в неволе. Кем же ты-то хочешь быть? Палачом? Будешь поносить пленника, добивать раненого? Татарин ты, что ли? Пока я жив, я не соглашусь на это, лучше и не проси меня.

В голосе пана Яна было столько силы и воли, что паж сразу утратил всякую надежду убедить хозяина, но продолжал плакаться.

— Когда он здоров, то и с двумя такими, как я, управится, а когда болен, мне мстить не годится… Когда же я верну ему должок?

— Оставь Богу мщение, — сказал Скшетуский.

Жендзян раскрыл рот, чтобы сказать что-то, но пан Ян повернулся и пошел к палаткам, у которых собралось все общество. Посредине сидела пани Витовская, рядом с нею княжна, рыцари вокруг. Несколько поодаль пан Заглоба рассказывал об осаде Збаража. Слушатели с горячим интересом следили за рассказом шляхтича. Скшетуский сел возле княжны и прижал к губам ее руку. Солнце клонилось к западу; вечерело. Пан Ян тоже прислушивался к рассказу Заглобы, словно мог услышать что-то новое. Пан Заглоба поминутно вытирал лысину, и голос его гремел все сильнее. Недавние воспоминания и отчасти воображение воскрешали перед глазами рыцарей кровавые сцены: они видели перед собою и окопы, окруженные морем неприятеля, и бешеные штурмы, слышали шум, и вой, и грохот пушек и самопалов, видели князя в серебряном панцире на валах под градом пуль… Потом нужда, голод, эти багряные ночи, когда смерть, как зловещая птица, парила над окопами… выход пана Подбипенты, Скшетуского… И все слушали, временами поднимая глаза к небу или хватаясь за рукоятки сабель, а пан Заглоба закончил так:

— Теперь это одна могила, один громадный надгробный холм; если под ним не лежит слава республики и цвет рыцарства, и князь-воевода, и я, да и все мы, которых сами казаки называют збаражскими львами, то только благодаря одному ему!

И пан Заглоба указал на Скшетуского.

— Верно! — крикнули в один голос Марек Собеский и пан Пшеимский.

— Слава ему! Честь, хвала! — раздались сотни сильных рыцарских голосов. — Vivat Скшетуский! Vivat княжна! Да здравствует герой!

Всех присутствующих охватил восторг. Одни побежали за вином, другие бросали вверх шапки. Солдаты звенели саблями.

Скшетуский, как настоящий христианский рыцарь, покорно склонил голову, но княжна встала, откинула назад волосы и выпрямилась во весь рост. Лицо ее загорелось румянцем, глаза засветились… ведь этот рыцарь будет ее мужем, а слава мужа падает и на жену, как солнечный свет на землю.

Уже позднею ночью все разъехались в разные стороны. Пан Витовский, пан Пшеимский и староста красноставский пошли с полками в сторону Топорова, а Скшетуский с княжной и хоругвью Володыевского в Тарнополь. Ночь была такая же погожая, как и минувший день. Миллионы звезд сияли на темном небе. Вышел месяц и осветил поля, потом поднялись белые туманы и заволокли все вокруг. Вся земля казалась огромным озером, освещенным небесным светом…

В такую же ночь Скшетуский выходил когда-то из Збаража.

Эпилог

Но величайшая в истории трагедия не закончилась ни под Збаражем, ни под Зборовом; даже ее первый акт там не завершился. Спустя два года все казачество вновь ринулось в бой с республикой. Поднялся Хмельницкий, более сильный чем когда-либо, а с ним шел хан всех орд и те же самые полководцы, что были под Збаражем: и дикий Тугай-бей, и Урум-паша и Артим-Гирей, и Нуреддин, и Галга, и Амурат, и Субагази. Перед ними шли огненные столбы пожаров, стоны людей; тысячи воинов покрывали поля, наполняли леса, воинственные кличи вылетали из более чем полумиллиона уст, и людям казалось, что республике пришел конец.

Но и республика очнулась от своего оцепенения, отвергла прежнюю политику канцлера, отказалась от переговоров и перемирий. Стало ясно, что только мечом можно обеспечить дальнейшее спокойствие, и когда король выступил против неприятеля, с ним пошли сто тысяч войска и шляхты, не считая массы прислуги и челяди.

Были среди них и все герои нашего повествования. Был здесь князь Еремия Вишневецкий со всею своею дивизией, в которой по-прежнему служили Скшетуский и Володыевский с волонтером Заглобой; были оба гетмана, Потоцкий и Калиновский, выкупленные к тому времени из татарской неволи. Был и полковник Стефан Чарнецкий, победивший впоследствии шведского короля Карла Густава, и пан Пшеимский, главный начальник артиллерии, и генерал Убальд, и пан Арцишевский, и пан староста красноставский, и брат его, староста яворовский, впоследствии король Ян III, и Людвиг Вейхер, воевода поморский, и хорунжий Конецпольский, и князь Доминик Заславский, и епископы, и коронные сановники, и сенаторы — вся республика во главе со своим главнокомандующим, королем.

Эти многотысячные армии столкнулись наконец на полях под Берестечком — там-то и разыгралась одна из величайших битв в истории войн.

Длилась она три дня. Первые два дня победа клонилась то на одну, то на другую сторону, на третий — дело дошло до решительного сражения. Бой начал князь Еремия.

Все видели его во главе левого фланга, без панциря, с обнаженной головой, видели, как он, словно вихрь, летит на огромные отряды, состоящие из коронных казаков, из татар крымских, ногайских, аккерманских, из турок силистрийских и румелийских, янычар, сербов, валахов и других диких воинов, собранных от Урала и Каспийского моря до Дуная.

И как река исчезает в бурных морских волнах, так пропали из виду княжеские полки в этом море врагов. Только пыль поднялась на равнине и скрыла сражающихся.

На этот нечеловеческий бой взирали все войско и король, а подканцлер Лещинский поднял древо животворящего креста и осенил им умирающих.

А в это время королевское войско с другого фланга обходил огромный казацкий табор, двести тысяч человек, с мощной артиллерией, извивающийся, как фантастический змей, и медленно выползающий из леса.

Но прежде чем вся армада вышла из облака пыли, в котором скрылись полки Вишневецкого, начали появляться оттуда сначала одинокие всадники, потом десятки, сотни, тысячи… и все это устремилось к пригорку, где стоял хан, окруженный своею отборной гвардией.