Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) - Генрик Сенкевич

И вновь его охватило страстное, непреодолимое желание вызвать Володыевского; он приставил руку ко рту, чтобы крикнуть:

— Михал! Михал!

На счастье, какая-то милосердная тростина ударила его своею орошенной, мокрой кистью прямо по лицу. Он опомнился, вокруг него струился поток чистой воды. Это была река, а по берегам ее расстилалось болотце.

Рыцарь пошел вдоль ближнего берега. Вскоре, оглядевшись, он увидел, что находится на верном пути: пруд остался позади, а он шел по узкой ленте воды, которая не могла быть ничем иным, как рекою.

И вода здесь была холоднее.

Вскоре Скшетуским овладела страшная слабость. Ноги его тряслись, глаза заволакивало черным туманом. "Не могу, — подумал он, — не могу идти далее; дойду до берега и отдохну."

Он наткнулся на что-то и нащупал руками клочок сухой земли. Это был маленький островок посреди тростников.

Скшетуский сел и начал вытирать руками окровавленное лицо.

Вот потянуло откуда-то дымом. Скшетуский повернулся к берегу: на расстоянии сотни шагов от воды был разложен костер и вокруг кучка людей.

Он сидел как раз напротив этого костра, и когда ветер сгибал тростник, мог ясно различить все. То были татары — пастухи; они грелись возле огня и что-то ели.

Чувство голода проснулось в Скшетуском. Вчера утром он съел кусочек конины, которым бы не насытился и двухмесячный волчонок, и с тех пор ничего…

Он начал обрывать и грызть сочные, мясистые листья растений. Жажда мучила его наравне с голодом.

Огонек костра угасал. Между людьми, сидящими вокруг него, и Скшетуский поднялось странное мглистое облако, точно он уносился куда-то вдаль.

"Ах! Спать хочется! Здесь и усну, на этой кочке", — подумал рыцарь.

Вдруг у костра началась суматоха. Пастухи вскочили; до ушей Скшетуского донеслись крики: "Лось! Лось!". Все кинулись врассыпную. Еще минута, и рыцарь услышал свист и глухой топот копыт по влажной траве.

Скшетуский не мог понять, почему пастухи уезжают. Только теперь он заметил, что листья тростников побелели, вода светится иначе, не так, как под лунным лучом, над водою поднялся легкий туман.

Он оглянулся вокруг — рассветало.

Целую ночь он потратил на то, чтобы обойти пруд и достичь устья реки и болотца, а значит, был теперь в самом начале пути. Теперь ему придется идти через табор при свете дня.

Вокруг становилось все светлее. На востоке небо порозовело.

Скшетуский снова спустился в болото и, дойдя до берега, осторожно высунул голову из тростника.

С величайшими предосторожностями прополз он к погасшему костру. Не осталось ли там чего-нибудь съестного? Да, вот обгрызенная баранья кость с остатками жил и хрящей, несколько штук печеной репы, забытой в темной золе, и рыцарь с жадностью дикого зверя бросился на свою добычу.

Через несколько минут он был уже на своем старом месте и улегся спать. Он захватил с собою недоеденную кость и теперь изгрыз ее всю, без остатка. Давно уже не едал он такого в Збараже.

Теперь он чувствовал себя увереннее. Его подкрепили и пища, и начинающийся день. Становилось все светлее; утренний ветерок, правда, пробирал до костей измокшее тело рыцаря, но его утешала мысль, что скоро взойдет солнце и обогреет его. Он оглянулся: островок его имел круглую форму и был совершенно закрыт стеною тростника от людских взоров.

"Тут меня не найдут, — подумал Скшетуский, — если только не соберутся ловить рыбу в тростниках, а рыба вся от смрада подохла. Здесь можно выспаться и обдумать, что делать дальше". Идти ли ему далее рекою, или нет? Он решил идти, если будет ветреная погода, иначе шум, производимый им, выдаст его, тем более, что ему придется проходить возле самого табора.

"Слава Тебе, Боже, что. Ты сохранил меня до сих пор!" — прошептал он и поднял глаза к небу.

Мысль его унеслась в польский лагерь. Замок был виден отсюда, как на ладони. Может быть, там из башни кто-нибудь поглядывает на пруд и тростники, а Володыевский и Заглоба, наверно, будут целый день дежурить на валах, не появится ли его труп на каком-нибудь "гуляй-городе".

<Ну нет, не появится, — подумал Скшетуский, и грудь его наполнилась сладким чувством избавления от опасности. — Не появится, не появится! — повторил он несколько раз. — Я прошел немного, но и это нужно было пройти. Бог поможет мне и дальше".

Воображение унесло его далеко-далеко… Он за табором, в лесах, среди королевского войска… Всеобщее ополчение, гусары, пехота, иноземные полки… земля дрожит под тяжестью людей, лошадей и пушек, а там, дальше, сам король.

Потом он видит небывалую еще доселе битву, разбитый татарский лагерь, князя со всей конницей, мчащегося по спинам поверженных врагов, радостные клики войск

Больные, распухшие глаза сами собой смыкались от невыносимого сияния солнца, голова туманилась от череды мыслей. Скшетуским овладевала сладкая истома; он вытянулся во весь рост и уснул.

Тростник все шумел. Солнце взошло высоко и обогрело спящего рыцаря, высушило его платье, а он все крепко спал, без движений. Если б кто-нибудь увидел его, лежащего навзничь, с окровавленным лицом, то подумал бы, что лежит покойник, выкинутый волною. Проходили часы, он все спал. Разбудило его только ржание коней и громкие крики пастухов.

Скшетуский протер глаза, оглянулся вокруг и припомнил, где находится. На небе, озаренном кровавым пламенем заката, зажигались звезды. Он проспал целый день.

Рыцарь не чувствовал ни малейшего облегчения; напротив, у него болели все кости, каждый сустав был нестерпимою болью. Но он подумал, что новые испытания возвратят ему силы, спустил ноги в воду и двинулся в дальнейший путь.

Теперь ему пришлось идти чистой водой, около самых тростников, чтоб не обратить на себя внимания пастухов. Последние лучи зари угасли, стало темно. Луна еще не вышла из-за леса. Вода была так глубока, что местами Скшетуский терял дно под ногами и должен был плыть, что было вовсе не легко, потому что шел он против течения. Но зато самый острый татарский глаз не мог заметить головы, продвигающейся вдоль темной стены тростников. Наконец, то вплавь, то вброд он добрался до места, откуда глазам его предстали тысячи и тысячи огней по обоим берегам реки.

"Табор! — подумал он. — Теперь помогай Бог!"

Он начал прислушиваться.

До его слуха долетал шум неясных голосов. Да, это был табор. Справа стоял казацкий обоз с тысячами возов и палаток, налево татарский кош, оба полные шума, криков, рева быков и верблюдов. Река разделяла их, образуя преграду для ссор и убийств: татары не могли спокойно стоять рядом с казаками. С одной стороны телеги, с другой — тростниковые шалаши подходили почти к самому берегу, у самой же воды, по всей вероятности, стояла стража.

Тростник Делался все реже; очевидно, напротив обоза берег был каменистый. Скшетуский подвинулся на несколько шагов и остановился. Какою-то неясной, но грозной силой повеяло на него от этих людских муравейников. Ему почудилось, что вся ярость, все зверство этих тысяч человеческих существ обращены на него, и в их присутствии он чувствовал все свое бессилие, всю свою беззащитность. Он был один.

"Здесь никому не пройти!" — подумал он, но все-таки пошел вперед, гонимый каким-то неудержимым, болезненным любопытством. Ему хотелось поближе рассмотреть эту страшную силу.

Вдруг он остановился. Лес тростников кончился, точно его ножом обрезали. Дальше чистая вода отражала кровавые отблески огней.

Два огромных костра пылали над самыми берегами. У одного стоял конный татарин, у другого — казак с длинным копьем в руках. Оба смотрели друг на друга и в воду. Вдали виднелись точно такие же часовые.

Огонь костров словно пылающим мостом перекидывался через реку. У берегов виднелись ряды маленьких лодок.

"Это невозможно!" — прошептал Скшетуский.

И отчаяние овладело им. Ни вперед, ни назад! Прошли сутки, как он блуждает по болотам, вдыхает гнилые испарения, мокнет в воде для того только, чтобы, дойдя до таборов, через которые ему нужно пройти, понять, что это невозможно!

Но и возвращаться невозможно; рыцарь знал, что найдет в себе достаточно сил, чтобы идти вперед, но назад — нет. В отчаянии его крылось глухая ярость; в первую минуту он хотел выйти на берег, задушить первого попавшегося, потом броситься на толпу врагов и погибнуть.

Ветер снова зашумел в тростнике, донося слабый отзвук колоколов из Збаража. Скшетуский начал молиться; он бил себя в грудь и просил у неба помощи с силою и отчаянной верой погибающего; он молился, а кош и табор зловеще шумели, словно в ответ на его молитву, черные и красные фигуры сновали взад и вперед, словно силуэты чертей в аду; часовые стояли по-прежнему неподвижно, река по-прежнему струилась огненной полосою.

."Наступит ночь, и костры погаснут", — сказал себе Скшетуский.

Прошел час, другой. Шум утих, костры действительно начали затухать за исключением двух сторожевых. Те поддерживались с прежним усердием.