На литературных перекрестках - Николай Иванович Анов

Омск уже выпускали «Известия Омского ревкома».

«Известия Омского ревкома» просуществовали недолго. Из Петропавловска приехала редакция «Советской Сибири» во главе с Е. Ярославским. Я стал там работать выпускающим.

Через месяц я свалился от сыпного тифа и мое место выпускающего «Советской Сибири» занял Всеволод Иванов.

* * *

Мы расстались со Всеволодом Вячеславовичем в Сибири в 1920 году. Он мне часто писал, сообщая о своих успехах в столице. Но в моем архиве уцелели только два письма тех лет.

В 1923—1924 годах я стремился попасть в Москву и просил Всеволода помочь мне устроиться с постоянной работой в редакции какой-нибудь газеты. Он сразу отозвался:

«10 мая 1923 года. Москва.

Дорогой Николай Иванович! На счастье — получили сегодня Ваше письмо, а то я уезжаю в Ялту и возвращусь к осени. Я приехал сюда только на минутку..

Теперь о деле. Место достать в Москве не трудно, но очень трудно устроиться с квартирой. Если Вы предпочитаете переехать в Питер — это было бы легче. Там бы я смог — хотя бы на время — предоставить Вам пару-другую комнат в своей квартире. Опять беда: написали Вы поздно, а я в Москву возвращусь не раньше сентября-октября. Живу все лето в Крыму. А без меня самолично устраиваться трудно. Во всяком случае, если вздумаете ехать в Питер, настоящее письмишко будет Вам пропуском в мою квартиру: прос. К. Маркса на Выборгской, дом 4, кв. 6.

Привет супруге Вашей Александре Георгиевне.

Всеволод.

Пишите в Ялту: Чукурларская ул., дача № 12 — Всеволоду Иванову».

А вот второе письмо:

«Москва, 26 июня 24 г.

Милый Николай Иванович, душевнейше рад получить от Вас цидульку. И получил кстати… О себе Вы сообщаете мало, а что же я напишу Вам — сижу, пишу романы, пью с Сергеем Есениным и даже имею желание его обогнать. Вот и все. Имеется у меня дочь возрастом в один год и соответственно этому такого же роста. Жена живет в Крыму, а я бросил свою питерскую квартиру и осенью имею желание перебраться в Москву на широкое житье в смысле квартирном.

Теперь о Вас, милый Николай Иванович. О Вас будет такая игра: в Москве службу очень тяжело достать, но так как Вы писатель, то кое-что возможно было бы соорудить, печатать рассказы и прочее. Но здесь невозможное дело с квартирами, чудовищное дело. Достать ничего нельзя и сделать тоже. Я живу в одной паршивой (по моей вине, правда) комнате и тщетно ищу второй год квартиры. По ордеру достать невозможно, а так нужно за три комнаты заплатить отступного чуть ли не больше ста червонцев. Таких денег жалко да и достать трудно.

Такие-то дела. Если у Вас есть желание приехать погостить осенью в Москву и посмотреть осенний сезон — милости прошу, давайте спишемся, я к тому времени устроюсь с квартирой и ко мне можно будет приехать. Из Питера я уехал потому, что город приобрел сугубо провинциальный вид и необычайно сух. И помимо всего там туго с деньгами, доставать их тяжело…

Теперь разрешите поцеловать Вас, милый друг, и не скучайте ради бога. Привет супруге.

Всеволод Иванов». * * *

В 1924 году я работал в Семипалатинске секретарем губернской газеты «Степная правда». В типографии среди наборщиков выделялся рослый красавец Алексей Лащевский. Он любил театр. Когда в труппе не хватало актера, его обычно приглашали играть «на разовых». Я с ним дружил и случайно попал к нему в гости. На видном месте над кроватью у него висела фотография Всеволода Иванова.

— Мой дружок! — с гордостью сказал Лащевский. — Наборщик. Артист. Талантливый режиссер. Вместе работали в Кургане, рядом за кассой стояли. В одних спектаклях играли. Как играли! В зале — мертвая тишина. Аплодисменты! А сейчас гремит на всю Советскую Россию — писатель.

Он вытащил фотографию из рамки и показал дружескую надпись на обороте, сделанную хорошо знакомым мне почерком.

Когда в декабре, получив отпуск, я поехал в Москву, Лащевский, прощаясь со мной, настоятельно просил передать Всеволоду поклон:

— Я знаю: кого-кого, а старых друзей-наборщиков он не забывает!

Всеволод Вячеславович жил на Страстном бульваре, в цокольном помещении, и занимал квартиру в три комнаты. В то время он находился на вершине своей славы.

Я приехал утром. Какой-то молодой человек (звали его Томасом, фамилии не помню) жил у Всеволода и, видимо, выполнял секретарские обязанности — печатал на машинке, получал деньги, ходил по его поручениям.

Я передал привет от Лащевского.

— Ну, как же, помню его отлично. Работали в типографии вместе. Хороший парень, все умеет: и на сцене играть, и стишки писать, и выпивать. Но… настоящего таланта нет. Вернетесь домой, расскажите обо мне, как я живу. Разумеется, привет передайте.

Жил Всеволод Вячеславович широко, хотя и жаловался на нехватку денег. В день моего приезда поздно вечером в двенадцатом часу к нему стали съезжаться гости. Было много знаменитых писателей, не менее знаменитых актеров МХАТа и видных общественных деятелей.

Здесь я познакомился с Воронским, Пильняком, Бабелем.

* * *

В ноябре 1927 года я переезжал из Алма-Аты в Новосибирск — работать в редакции «Сибирских огней».

В Москве, как обычно, зашел к Всеволоду Вячеславовичу. Он уже мне писал, что к десятой годовщине Октября МХАТ ставит «Бронепоезд 14—69». Сам К. Станиславский поставил спектакль. Билет в театр достать было немыслимо, но автор устроил мне пропуск. Нужно ли говорить, что «Бронепоезд 14—69» потряс меня, я был взволнован успехом актеров и успехом моего друга.

До поздней ночи мы разговаривали с Всеволодом о спектакле, огромном событии в театральной жизни того времени. Впервые со сцены МХАТа зазвучали новые голоса героев гражданской войны — партизан.

— Большевик Пеклеванов — это, конечно, Афанасий? — спросил я.

— Не совсем. В какой-то степени. Разумеется, я много о нем думал, когда создавал образ Пеклеванова. Афанасий был загадочный человек. В его жилах текла холодная кровь якута. Я бы сказал, рассудочная кровь отважного человека. Он был настоящий конспиратор, мало говорил, но