На литературных перекрестках - Николай Иванович Анов

бумаги с круглой печатью может дать человеку свободу и даже сохранить жизнь, заставило забыть об опасности. После десяти бланков последовало еще десять.

Спрос на фальшивые документы был большой, особенно когда стало расти дезертирство из колчаковской армии. Занимались изготовлением фальшивых документов мы втроем — Всеволод, Петров и я. Готовая «продукция» шла в руки товарища Афанасия, а как она реализовалась — мы не имели понятия и старались этой стороной дела не интересоваться. Рябов-Бельский и анархист Неклюдов, вернувшийся после эмиграции в Россию, тоже оказывали нам небольшую помощь.

* * *

В 1956 году меня вызвали в областную милицию и спросили:

— Вы знали Петрова?

— Знал.

Капитан милиции положил передо мной три фотокарточки.

— Покажите, который он.

Несмотря на то, что с нашего последнего свидания в 1931 году в редакции журнала «Красная Новь» прошло четверть века, я сразу узнал своего друга детства.

— Вот этот!

— Хорошо. А который здесь Часовников?

— Он же.

— А Рогожин?

— Тоже он.

— Почему же у него три фамилии?

Я объяснил:

— Настоящая фамилия — Часовников. В годы колчаковщины писатель Всеволод Иванов принес бланк, а я собственноручно вписал в него фамилию Петров. Рогожин — его литературный псевдоним. Вот меня вы пригласили повесткой на имя Анова, а моя настоящая фамилия Иванов.

Через год я был в Нальчике. Мы встретились с Георгием Ивановичем, и я рассказал ему о вызове в милицию. Георгий Иванович вздохнул:

— Мне эти три фамилии чуть не вышли боком. Когда я сидел, я часто вспоминал Всеволода и тебя. И тот день, когда вы меня перекрестили в Петрова.

Мы ходили по парку с Георгием Ивановичем и его другом Хассетом Калмыковым. Они мне показали место, где республика решила воздвигнуть памятник знаменитому сыну кабардинского народа Беталу Калмыкову. Хассет был родным братом Бетала, а Петров помощником и другом, он редактировал газету «Красная Кабарда». Георгий Иванович рассказывал, как Всеволод помог ему добиться реабилитации. Вспомнив суровые дни колчаковщины, он сказал:

— А ты помнишь Афанасия? По существу говоря, он был парторгом нашей группы.

* * *

Мне неизвестно, как Юрий Сопов, друг Всеволода, попал в Омск. До белочешского мятежа он сотрудничал в местных «Известиях», после переворота, когда в городе появилось десятка полтора газет, начиная от «Правительственного Вестника» и кончая «Брачной газетой», Юрий Сопов стал печатать стишки в кадетской «Сибирской речи». Редакция ценила его большой поэтический талант и не требовала обязательной политической тематики.

Потом Юрий Сопов как студент по мобилизации попал в юнкерское училище и стал прапорщиком.

Всеволод показал мне его стихи, напечатанные в газете:

На мое плечо упала снежинка, Это сам Господь Вседержитель Пожаловал меня в офицеры!

Стихи Всеволоду не понравились. Через несколько дней он узнал, что Сопова взяли в охрану Колчака.

— Вот от кого не ожидал такой прыти! — подвел Всеволод итог «патриотическому» стихотворению. — Философия Антона Семеновича дает плоды! Всеми средствами подальше от фронта. Уж лучше бы в военные писаря пошел, как Сорокин советует!

Когда летом, спустя несколько месяцев, в приемной верховного правителя произошел взрыв ящика с гранатами и Юрий Сопов погиб, Всеволод искренне жалел талантливого поэта.

В связи со взрывом шли глухие слухи о покушении на Колчака, устроенном большевиками. Какой-то заговор, вероятно, был, начались повальные обыски и аресты в Омске.

* * *

Мне сейчас трудно вспоминать, когда прекратилась наша деятельность по изготовлению «очков», но весной 1919 года Всеволод покинул мое жилище, где он прожил четыре с лишним месяца.

Появление фальшивых документов вызвало чье-то пристальное внимание. Естественно, подозрение пало на полиграфистов. Администрация в типографиях стала строже и зорче следить за наборщиками, особенно за работающими на акцидентном наборе.

Однажды Всеволод пришел с работы расстроенным:

— Ко мне сегодня в типографию пришел «Принцесса Греза». Говорит, «Брачная газета» замышляет литературный отдел. Хочу вас привлечь на постоянную работу!» И смотрит, подлец, куда-то в сторону.

Я вспомнил лысого журналиста в очках А. М. Громова и сразу не понял причины расстройства моего кухонного квартиранта.

— Ну, и что же из того?

— Я ни одному слову его не верю. — «Брачная газета» — только предлог.

Через неделю Всеволод пришел еще более встревоженным:

— «Принцесса Греза» опять приходил и снова завел разговор насчет «Брачной газеты». Я категорически отказался. Извинился, тороплюсь, мол, работа срочная. А он, негодяй, отвечает с улыбкой: «Все понимаю! Я к вам обязательно зайду домой и надеюсь, что уговорю». Спросил адрес. Я, конечно, не дал.

Всеволод весь вечер чувствовал себя неспокойно. Я не понимал тогда его волнения. И только в 1958 году, когда я прочитал воспоминания А. Оленича-Гнененко «Суровые дни», опубликованные в «Сибирских огнях», мне все стало понятно. Оленич-Гнененко прямо называет «Принцессу Грезу» доносчиком, который выдавал контрразведке прежних товарищей. До прихода белочехов в Омск он сотрудничал в советских газетах, а после переворота писал фельетоны о советских работниках, уже очутившихся за колючей проволокой в лагере. Подписывался он разными псевдонимами: А. Матвеев, А. Матвеевич, Аргус.

«Принцесса Греза» оставил Всеволода в покое, но спустя некоторое время появился новый «любознательный товарищ». В воскресенье рано утром к нам неожиданно пришел юноша, — с ним у Всеволода было шапочное знакомство. Не помню его фамилии, но звали его Жуазелем. Он выдавал себя за полуфранцуза, полуартиста и полупоэта. Жуазель завел разговор об Олениче-Гнененко, восхищался его стихами. Всеволод отвечал ему неохотно. Когда юноша, посидев полчаса, ушел, Всеволод сказал:

— Это шпик! Надо уничтожить все, что может вызвать подозрение.

В тот же день Всеволод покинул мой дом. Мы решили временно прекратить свою деятельность, но вернуться к ней уже не пришлось.

* * *

Летом 1919 года красные войска пошли в наступление. Колчак объявлял одну мобилизацию за другой. Колчаковская армия разваливалась. Осенью Всеволод при помощи Антона Сорокина устроился наборщиком в походную типографию. Мы с Георгием Ивановичем перешли на положение дезертиров, а на другой день после прихода Красной Армии в