На литературных перекрестках - Николай Иванович Анов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спрос на фальшивые документы был большой, особенно когда стало расти дезертирство из колчаковской армии. Занимались изготовлением фальшивых документов мы втроем — Всеволод, Петров и я. Готовая «продукция» шла в руки товарища Афанасия, а как она реализовалась — мы не имели понятия и старались этой стороной дела не интересоваться. Рябов-Бельский и анархист Неклюдов, вернувшийся после эмиграции в Россию, тоже оказывали нам небольшую помощь.
* * *В 1956 году меня вызвали в областную милицию и спросили:
— Вы знали Петрова?
— Знал.
Капитан милиции положил передо мной три фотокарточки.
— Покажите, который он.
Несмотря на то, что с нашего последнего свидания в 1931 году в редакции журнала «Красная Новь» прошло четверть века, я сразу узнал своего друга детства.
— Вот этот!
— Хорошо. А который здесь Часовников?
— Он же.
— А Рогожин?
— Тоже он.
— Почему же у него три фамилии?
Я объяснил:
— Настоящая фамилия — Часовников. В годы колчаковщины писатель Всеволод Иванов принес бланк, а я собственноручно вписал в него фамилию Петров. Рогожин — его литературный псевдоним. Вот меня вы пригласили повесткой на имя Анова, а моя настоящая фамилия Иванов.
Через год я был в Нальчике. Мы встретились с Георгием Ивановичем, и я рассказал ему о вызове в милицию. Георгий Иванович вздохнул:
— Мне эти три фамилии чуть не вышли боком. Когда я сидел, я часто вспоминал Всеволода и тебя. И тот день, когда вы меня перекрестили в Петрова.
Мы ходили по парку с Георгием Ивановичем и его другом Хассетом Калмыковым. Они мне показали место, где республика решила воздвигнуть памятник знаменитому сыну кабардинского народа Беталу Калмыкову. Хассет был родным братом Бетала, а Петров помощником и другом, он редактировал газету «Красная Кабарда». Георгий Иванович рассказывал, как Всеволод помог ему добиться реабилитации. Вспомнив суровые дни колчаковщины, он сказал:
— А ты помнишь Афанасия? По существу говоря, он был парторгом нашей группы.
* * *Мне неизвестно, как Юрий Сопов, друг Всеволода, попал в Омск. До белочешского мятежа он сотрудничал в местных «Известиях», после переворота, когда в городе появилось десятка полтора газет, начиная от «Правительственного Вестника» и кончая «Брачной газетой», Юрий Сопов стал печатать стишки в кадетской «Сибирской речи». Редакция ценила его большой поэтический талант и не требовала обязательной политической тематики.
Потом Юрий Сопов как студент по мобилизации попал в юнкерское училище и стал прапорщиком.
Всеволод показал мне его стихи, напечатанные в газете:
На мое плечо упала снежинка, Это сам Господь Вседержитель Пожаловал меня в офицеры!Стихи Всеволоду не понравились. Через несколько дней он узнал, что Сопова взяли в охрану Колчака.
— Вот от кого не ожидал такой прыти! — подвел Всеволод итог «патриотическому» стихотворению. — Философия Антона Семеновича дает плоды! Всеми средствами подальше от фронта. Уж лучше бы в военные писаря пошел, как Сорокин советует!
Когда летом, спустя несколько месяцев, в приемной верховного правителя произошел взрыв ящика с гранатами и Юрий Сопов погиб, Всеволод искренне жалел талантливого поэта.
В связи со взрывом шли глухие слухи о покушении на Колчака, устроенном большевиками. Какой-то заговор, вероятно, был, начались повальные обыски и аресты в Омске.
* * *Мне сейчас трудно вспоминать, когда прекратилась наша деятельность по изготовлению «очков», но весной 1919 года Всеволод покинул мое жилище, где он прожил четыре с лишним месяца.
Появление фальшивых документов вызвало чье-то пристальное внимание. Естественно, подозрение пало на полиграфистов. Администрация в типографиях стала строже и зорче следить за наборщиками, особенно за работающими на акцидентном наборе.
Однажды Всеволод пришел с работы расстроенным:
— Ко мне сегодня в типографию пришел «Принцесса Греза». Говорит, «Брачная газета» замышляет литературный отдел. Хочу вас привлечь на постоянную работу!» И смотрит, подлец, куда-то в сторону.
Я вспомнил лысого журналиста в очках А. М. Громова и сразу не понял причины расстройства моего кухонного квартиранта.
— Ну, и что же из того?
— Я ни одному слову его не верю. — «Брачная газета» — только предлог.
Через неделю Всеволод пришел еще более встревоженным:
— «Принцесса Греза» опять приходил и снова завел разговор насчет «Брачной газеты». Я категорически отказался. Извинился, тороплюсь, мол, работа срочная. А он, негодяй, отвечает с улыбкой: «Все понимаю! Я к вам обязательно зайду домой и надеюсь, что уговорю». Спросил адрес. Я, конечно, не дал.
Всеволод весь вечер чувствовал себя неспокойно. Я не понимал тогда его волнения. И только в 1958 году, когда я прочитал воспоминания А. Оленича-Гнененко «Суровые дни», опубликованные в «Сибирских огнях», мне все стало понятно. Оленич-Гнененко прямо называет «Принцессу Грезу» доносчиком, который выдавал контрразведке прежних товарищей. До прихода белочехов в Омск он сотрудничал в советских газетах, а после переворота писал фельетоны о советских работниках, уже очутившихся за колючей проволокой в лагере. Подписывался он разными псевдонимами: А. Матвеев, А. Матвеевич, Аргус.
«Принцесса Греза» оставил Всеволода в покое, но спустя некоторое время появился новый «любознательный товарищ». В воскресенье рано утром к нам неожиданно пришел юноша, — с ним у Всеволода было шапочное знакомство. Не помню его фамилии, но звали его Жуазелем. Он выдавал себя за полуфранцуза, полуартиста и полупоэта. Жуазель завел разговор об Олениче-Гнененко, восхищался его стихами. Всеволод отвечал ему неохотно. Когда юноша, посидев полчаса, ушел, Всеволод сказал:
— Это шпик! Надо уничтожить все, что может вызвать подозрение.
В тот же день Всеволод покинул мой дом. Мы решили временно прекратить свою деятельность, но вернуться к ней уже не пришлось.
* * *Летом 1919 года красные войска пошли в наступление. Колчак объявлял одну мобилизацию за другой. Колчаковская армия разваливалась. Осенью Всеволод при помощи Антона Сорокина устроился наборщиком в походную типографию. Мы с Георгием Ивановичем перешли на положение дезертиров, а на другой день после прихода Красной Армии в
