Московский упырь - Андрей Посняков

– Говорят, ты с княжичем каким-то дружилась?

– Кто говорит? – Глаза девушки посмотрели с вызовом, зло. – Врут! Да, приходил в гости один парень… Не знаю, может, и княжич… Ефимом звать. Но он мне не по нраву пришелся – пухлощекий, жирный, да и по возрасту – совсем еще дите. Я ведь ему так и сказала – вот ворота, а вот поворот, – так он, представляешь, на Чертолье поперся, за приворотным зельем. С тех пор вот не приходил еще, видать, зелье на ком-то пробует.

– За приворотным зельем, говоришь? – задумчиво переспросил Прохор. – А откуда ты про то знаешь?

– Сам сказал, когда прощался. Иду, говорит, за Черторый, к колдуньям, – все одно, мол, ты моей будешь! Ну, как там у него все вышло, не знаю – еще не приходил.

– И не придет, Маша, – Прохор вздохнул и понизил голос. – Убили его на Черторые во прошлую пятницу.

– У-убили? – Марьюшка всхлипнула. – Как убили, кто?

– Какие-то лиходеи.

А у девчонки уже дрожали плечи.

– Ефи-им… Хоть и не люб ты мне был, а все же…

– Ну, не плачь, не плачь, Машенька, – попытался утешить Прохор. – Чего уж теперь.

– Господи-и-и, Господи-и-и… – плача, причитала девушка. – Да за что же мне такое наказание… Сначала – один, потом – второй… Не хочу! Не хочу, чтобы был третий!

– Один, второй, третий… – Молотобоец покачал головой. – Загадками говоришь, Маша.

– Лучше тебе разгадок не знать! – Марья сверкнула очами. – Идем! Проводишь меня на подворье.

Возвращались молча, Марьюшка всю дорогу всхлипывала, и Прохор корил себе – ну, черт его дернул сказать про княжича! Похоже, сюда еще не дошли чертольские слухи.

Остановились у ворот, прощаться. Марья подняла заплаканные глаза:

– Ты меня прости, Прохор… За то, что вот так… погуляли.

– Что ты говоришь такое, Машенька?! Ты уж не плачь больше… Уж не вернешь княжича-то.

– То-то, что не вернешь… Ну, прощевай, Проша. Завтра увидимся.

– Может, сходим куда?

– Ежели батюшка к вечеру не вернется, – может, и сходим.

Прохору вдруг захотелось прижать к себе хрупкую девичью фигурку, вытереть ладонью заплаканное лицо, поцеловать в губы…

«Спокойно! – сам себе сказал парень. – Спокойно! Успеется еще все, успеется, не последний день на свете живем. А для расспросов – еще завтра день будет».

А назавтра не привелось Прохору возвратиться на кузню: всех троих вызвал к себе боярин Семен Годунов.

В обширной сводчатой зале ярко горели свечи, пахло воском, ладаном, еще чем-то церковным, может быть лампадным маслом. За покрытым зеленой бархатной тканью столом, в резном деревянном кресле с высокой, украшенной двуглавым орлом спинкой хмурился думный боярин Семен Никитич Годунов – «правое ухо царево».

– Ну вот. – Осмотрев стоявших на вытяжку подчиненных, Семен Никитич положил ладонь на кипу бумаг. – Прочел я ваши отчеты… М-да-а… писать вы горазды, а вот думать… Эх, молодость, молодость… Ты что, Иван, Леонтьев сын, не заметил, что у тебя один и тот же человек два раза упомянут?

Иван пожал плечами:

– Да как-то…

– Молчать! – Боярин ударил ладонью по столу. – Говорить будешь, когда дозволю.

– Слушаюсь, господине.

– Вот так-то! Что бы вы все без меня делали? В общем, так, Иван, Леонтьев сын. Человечка, тобой два раза упомянутого, я велел имать да в узилище приказное бросить. Как его… – Боярин покопался в бумагах. – Ага… вот… Михайло Пахомов… Из детей боярских, разорен, постоянных доходов не имеет… Неоднократно одобрительно высказывался за Самозванца, гнусно критиковал действия Боярской думы и самого государя Бориса Федоровича… Что глазами хлопаете? Думаете, кроме вас, у меня больше соглядатаев нет? Мигнул – эвон чего на Михайлу Пахомова надыбали! Говорят, и прелестные от Самозванца грамоты он распространял, да за руку не был пойман. Ну, ничего, ужо, завтра велю пытать… Так вот! – Семен Никитич обвел глазами притихшую троицу. – Сдается мне, этот Михайла как раз жир у покойников и вырезал! С цыганами одно время водился, а у цыган, сами знаете, медведей полно.

– Но… – Иван попытался было возразить, но снова безуспешно, боярин не дал ему молвить и слова.

– Цыть! И слушать ничего не желаю! Там, у вас в отчетах, парнищи какие-то есть мелкие – тяните-ка их сюда. Ужо, покажу вам, как розыск вести! Да… Ртищев где?

Ребята переглянулись:

– Еще не приходил.

– Что-то он припозднился сегодня. – Семен Никитич покривил толстые губы. – Ин, ладно… Заданье получили? Чего ждете? Чтоб к обеду мне парнищ предоставили! Живо! Да, и к Ртищеву заедьте – с обеда его государь видеть желает!

Словно пришибленные собаки, трое друзей покинули палаты боярина Годунова. Почему-то не радовало их ни яркое утреннее солнышко, ни пушистый снежок, ни веселое чириканье воробьев.

Иван в бессильной злобе сжимал кулаки – ну, надо же, как вышло с отчетами! Не ожидал от Годунова такого коварства. Хотя, конечно, можно было ожидать: что боярин злобен и деспотичен – ни для кого в Москве не тайна. Эх, Михайло, Михайло! Что ж теперь с тобой делать, что? А ребятишки? Ну, что они такого знают-то? Что знали – давно уже рассказали. И зачем тащить их в приказ? А может, боярин и на них что-то повесить хочет да потом доложить царю и думе? Иван покрутил головой, словно отгонял нехорошие мысли. Нет! Вряд ли даже Семен Никитич, при всем его коварстве, сможет выставить мальчишек пособниками убийцы… или убийц. Впрочем, предполагаемый убийца у него уже есть – Михайла Пахомов. Ох, Господи… выходит, и он, Иван, к этому гнусному аресту причастен… Выходит так… Но кто ж знал? Ребята… что с ребятами делать?

– Боюсь, боярин ребятишек пытать велит, – нагнал шедшего впереди Ивана Митрий.

Юноша вдохнул:

– Вот и я про то мыслю. Может…

Иван ничего не сказал больше, а Митька, похоже, все понял, кивнул, ухмыльнулся – и в самом деле, зачем отдавать мальчишек боярину? Грех брать на душу. Тут иное придумать надобно…

– Проша, ты – к Ртищеву, а мы с Митькой – на Черторый, на Остоженку, – подходя к приказной конюшне, распорядился Иван. – Со Ртищевым о Михайле поговори… Впрочем, не надо, я сам с ним поговорю. Встречаемся перед обедней в приказе.

Взяв лошадей, друзья расстались: Митька с Иваном помчались к Остоженке, а Прохор – на Покровскую, к Ртищеву.

На Остоженке заглянули на постоялый двор, к Флегонтию. Тот, узнав Ивана, поклонился, велел служке принести вина.

– Некогда нам вина распивать, Флегонтий, – со вздохом заметил Иван. – Хотя, так и быть, наливай, кружечку выпьем… Ты чего такой хмурый?

– С утра служек послал на Черторый, за водицей…

– Что?! – Иван похолодел. – Неужто снова ошкуй кого-то задрал?!

– Да нет, не задрал. – Хозяин постоялого двора невесело усмехнулся. – Двух мальчонок в проруби нашли. Утопил кто-то.

Приятели переглянулись:

– А что за мальчонки?

– А пес их… Говорят, здешние.

Снег у проруби был красным от крови. Следы узких полозьев вели от ручья к сереющим невдалече избам. Взяв коней под уздцы, парни пошли по следам и остановились у покосившейся курной избенки, крытой старой соломой, поверх которой шапкой белел снег. Из-за забора, со двора, доносился плач. Друзья осторожно вошли в распахнутую настежь калитку… Угадали – во дворе стоял небольшой гроб, вокруг которого толпились бедно одетые люди: мужики, женщины, дети. В гробу, в чистом кафтанчике поверх белой рубахи, лежал тощенький длинноволосый отрок с бледным, искаженным гримасой ужаса лицом и закрытым воротом шеей.

– Кольша, – сняв шапку, прошептал Иван, подойдя ближе, спросил у какого-то парня: – Как его?

– Ножом. – Обернувшись, тот сжал кулаки. – Какой-то гад полоснул по горлу. Кольшу и приятеля его, Антипку. Потом хотел тела в ручей сплавить, в прорубь, да не успел, видать, спугнули… И за что только их, Господи?

– Вот именно, за что? – тихо повторил Митрий.

Немного постояв у гроба, друзья вышли на улицу.

– Надо бы расспросить – кто чего видел? – Митрий, вздохнув, отвязал коня от старой березы с заиндевевшими серебристыми ветками.

– Обязательно расспросим, – кивнул Иван. – Только не сейчас, чуть позже.

– Ко второму, Антипу, поедем?

– Стоит ли? – Иван покачал головой. – Ты, Митька, спрашивал – за что их? Думаю, ни за что. Просто так, на всякий случай.

– Значит, кто-то про них прознал! – воскликнул Митрий. – И этот кто-то имеет прямое отношение к ошкую, или, как его здесь прозвали, Чертольскому упырю!

Иван согласно кивнул и тронул поводья коня:

– Поедем доложим. Опосля вернемся – допросим всех, кого сможем.

– Со Ртищевым еще бы посоветоваться. – Митрий погнал коня рядом. – Он обещал про ворожей да колдунов узнать.

– Посоветуемся, – вздохнул Иван. – Представляю, что нам «правое ухо царево» скажет!

В «приказной избе», как все по привычке называли каменные приказные палаты, недавно выстроенные по приказу царя Бориса, было непривычно тихо. Дьяки с подьячими, перешептываясь, шарились по углам, на крыльце о чем-то негромко судачили пристава и писцы, и – такое впечатление – никто не работал!